Любил Рудько поговорить! Стоило нам где-нибудь присесть, Рудько начинал:
— Какой ужас! Вы обратили внимание, Алексей Федорович, у дубового пня лежал труп колхозника? Рука у него застыла со сжатым кулаком, глаза открыты, кажется, что он произносит страстную речь, обращается к народу…
Помолчит с минуту Рудько, посмотрит вокруг.
— Вот, — говорит, — птичка. Обыкновенный воробышек, щебечет. Ему и горя мало. Чирик-чик-чик. А пока он эту свою простую песенку спел, сотни, да что сотни, тысячи людей погибли под градом пуль!
— Слушай, Рудько, брось, помолчи!
— А что, разве я не прав, Алексей Федорович? У меня душа болит, Алексей Федорович, не могу я.
Один раз идем мы, шагах в двухстах — домик, лесник там жил, что ли… На крыльце стоит крестьянин в свитке. И вдруг крестьянин этот прижимает к животу автомат.
Мы сообразили, что это переодетый немец. Залегли. Тогда немцы открыли минометный огонь. Кладут мины в шахматном порядке, примерно по той линии, где скрываемся мы. Рудько видит, что еще полминуты, и его может срезать осколок.
— Алексей Федорович, — говорит он. — Алексей Федорович, дайте мне пистолет, дайте из человеколюбия. Разрешите, я застрелюсь!
Пистолета я ему не дал. Мы отползли назад, сделали круг и оказались в том месте, где мины ложились раньше. Все обошлось благополучно.
— Видишь, — говорю я Павлу Рудько, — жив, здоров!
— Да, Алексей Федорович, на этот раз повезло. Но что будет через полчаса? Что будет завтра? И чего стоит наша жизнь, когда нам, подобно червям, приходится ползать на животах? Разве для того я кончал университет?!
Так вел себя Рудько.
Я и сам чувствовал себя ох как плохо. Умопомрачительно хотелось спать, хотелось есть. Кроме того, меня мучили ноги. «Пусть бы, — думаю, скорее натерлись настоящие толстые мозоли». Надоело мне и мое кожаное пальто, во время ходьбы оно бьет по коленям. И кто сказал, что кожа не промокает? Она не только промокает, она вбирает в себя влагу и становится тяжелой, как вериги.
Но я никому не говорил о своих страданиях.
* * *
В этом лесу я встретился с полковником. Так как это был самый значительный воинский начальник, я подошел к нему, стал держать с ним совет. Знакомились не без осторожности. Сперва общие фразы. Дескать, знаете, дела неважные, линии фронта нет. Где наши части, где немцы — не разберешь…
— А вы, собственно, кто такой? — начальственно спрашивает полковник и оглядывает меня с ног до головы.
— Как вам сказать… давайте, товарищ полковник, отойдем в сторону, взаимно проверимся.
