— Эй, эй, — одернул его Черемушкин. — Не вздумай.
— Глянь-ка, получилось почесаться-то, — по-детски обрадовался Фазаролли. — Прогресс, однако.
— Эволюция, туды её, — изрек Менанж. — Разворачиваемся!
И, лихо развернувшись, помчал в обратном направлении.
Чем ближе к окраине, тем мельче, обшарпаннее, грязнее был этот странный город, плавившийся в струящемся мареве полуденного пекла. Через три минуты «Ока» остановилась у крайнего подъезда стандартной пятиэтажки, Фазаролли передал Черемушкину голубую папку и сказал: «Третья квартира».
— И всё? — выдержав внушительную паузу, спросил Черемушкин.
— А чё ещё-то? — вяло сказал Фазаролли. — Ну, Берц. Ну, Хлой Марасович. Ты и сам знаешь.
— А что с папкой делать?
— Так отдашь, чудила, — сказал Фазаролли, а Менанж, отчего-то разъярившись, заорал:
— А ну, вылазь, сволочи. Развели тут детский сад. Ещё агенты называются.
Черемушкин с Дергуновым выскочили из машины, и Менанж немедленно дал по газам.
— Типа отпустили? — озираясь, спросил Дергунов. — Может, того? Не рисковать?
— Квартира номер три, — твердо заявил Черемушкин.
— Может, всё-таки рванем когти?
— Ну, как ты излагаешь? — укоризненно сказал Черемушкин. — А ещё журналист. Пошли.
На звонок в дверь не ответили, но в квартире номер три кто-то был. Что-то там, в глубине, тихо стукнуло, еле слышно зашуршали по полу тапочки, за дверью, прильнув к глазку, задышали. Или показалось? Но нет.
— Вам кого? — раздался изнутри настороженный, бдительный голос, этакий тенорок, который легко спутать с женским голосом.
— Хлой Марасович? — тихо сказал Черемушкин. — Мы от Иеремии.
— Не знаю такого, — ответил Берц, но от двери не отошел.
— Однако именно он вас посоветовал, — сказал Черемушкин. — По поводу Гринбаума. Повторить громче, чтобы соседи услышали?
— Умоляю вас, — пробормотал Берц, торопливо впустив их и тут же заперев дверь на ключ. — Ну что за манеры? При чем здесь шантаж?
Увидев в руках Черемушкина папку, он испуганно заморгал. Был он мал, тщедушен, стар, плохо пострижен, одет в шаровары и ношеную майку, которая была ему велика. Черемушкину стало его жалко.
— Почему вы боитесь? — спросил он. — Я даже не знаю, что в этой папке.
— Я тоже не знаю, — признался Берц. — Но я знаю, чья это папка.
— Что за суета вокруг какой-то занюханной картонки? — начал было Дергунов, но Черемушкин его перебил.
— Чья же? — осведомился он.
Берц опустил глаза и, протянув руку, невыразительно сказал:
— Дайте…
Папка оказалась абсолютно пуста, но Берца, который близоруко поводил по ней, открытой, своим мясистым носом, вдруг словно подменили. Он оживился, расправил плечи, втянул висевший мешком живот, глаза его загорелись, как у орла, узревшего добычу.
