Впрочем, может быть, этого требовали сверху. Исходили из того убеждения, что рекрут, который дрожит перед своим командиром и готов со страху выполнить его малейшую волю, станет впоследствии образцовым солдатом. Конечно же, на деле все было куда сложнее. Рекруты трепетали даже перед капралами и курсантами унтер-офицерского училища, бросались по их приказу стремглав, не рассуждая, но это слепое повиновение отнюдь не становилось их второй натурой, эта покорность из-под палки была временной покорностью. Вместе с тем они привыкали ненавидеть армию, и прежде всего — всякое армейское начальство. «Вот только бы выйти отсюда, я этого гада придушу, ей-богу! Чтоб ему ни дна ни покрышки! Я с ним за все расквитаюсь!..»
Привыкнув исполнять бессмысленные требования, они также привыкали отлынивать при всяком удобном случае. Они умели скрываться и не попадаться начальству на глаза, чтобы избежать наряда, обходить начальника стороной, чтобы не приветствовать, они объедались табаком, чтобы заболеть и попасть в лазарет, они лихо врали даже полковнику медицинской службы, лишь бы получить освобождение от этой чертовой мельницы. Только об этом они и помышляли. Они готовы были обручиться со старухой, чтобы получить увольнение на несколько дней.
Но начальство все толковало по-своему. Чем больше отлынивали и сопротивлялись, тем строже становились требования. Майор Вуорела вовсе не был исключением. Как старый военный, он ни о чем ином и думать не мог. Майор сам был дисциплинированный солдат и от подчиненных требовал дисциплины. Вот и теперь, слушая рапорт дежурного офицера, майор осматривал его с головы до ног, придирчиво следя за тем, чтобы все было строго по форме. «Офицер обязан быть примером для своих подчиненных», — не уставал повторять Вуорела. Это его. любимое изречение лейтенант усвоил отлично, и майор не мог ни к чему придраться. Майор выслушал рапорт до конца, еще раз оценил выправку офицера, его воинский вид и руку, четко поднесенную к козырьку. Лишь после этого сказал веско:
— Благодарю вас! — и, обратившись к строю, прокричал, насколько позволяли ему израненные легкие: — Здравствуйте, молодцы!
Роты в ответ гаркнули так, что в окнах задребезжали стекла.
Майор просиял от удовольствия.
С годами это ужасное, исходящее из сотен глоток рыкание становилось для него все милее. Он считал, что в этом слитном звуке проявляется исполнительность, дисциплинированность и уважение к нему лично. Когда солдат кричал так, что шапка на голове поднималась, — это было для майора сладчайшей музыкой. Поэтому и сам он кричал во все горло. Это у него было уже настолько в крови, что кричал он и вне службы — дома, в магазине, даже в ресторане.
