Словно что-то приоткрылось, выпрыгнуло пружинкой чёртика из «Бриллиантовой руки» и никак не хотело залезать обратно. Пока я не увидел, что и моя возлюбленная, отодвинув тарелку, тоже смотрит сквозь и над. И стал думать, как глупо мы выглядим, уставившиеся непонятно куда – лучшая реклама этого заведения: наелись до осоловелых грёз. И разорвал непонятное витание в облаках каким-то глупым вопросиком: мол, вкусно было? На что получил странный ответ:
– Знаешь, давно хотела тебе сказать, – она изменилась: передо мной не студентка, строящая из себя серьезного и взрослого человека, а больше этого, больше себя – женщина. – Помнишь, когда мы познакомились в библиотеке… Как только села рядом с тобой, то в голове прозвучал голос: «У вас будет двое детей и вы проживете вместе всю жизнь»… Так странно… И сейчас… Ну что-то типа того же… Что-то почувствовала…
И мы принялись разглядывать друг друга. Как-то по-новому. Понимая, что ничего не изменить, не исправить, и не стоит менять или исправлять.
Если же мне представится случай поведать нашим деткам что-либо из романтического о нас с мамой, то мог бы рассказать именно это. И то, что ответил ей:
– А мне показалось, что мы проживем вместе не одну, а несколько жизней…
Вероятно, я даже поверил в то, что произнёс из меня поэт. Тот, из другой жизни. Который достиг своего места. Но без неё. Немного умудрённый и потому косноязычный до лёгкого лукавства.
Как и сейчас. Была! Была у меня возможность им об этом рассказать. Спрашивали даже про истории нашего знакомства и решение пожениться. И даже заикался о том кафе… Но рассказывал почему-то про другое. Даже не о том, как внезапно начали строить планы над пиалами с чесночным соусом и обглоданными куриными косточками. Какие могли быть планы по поводу семьи у провинциальной безотцовщины?! Какими могли быть мечты в стране, которая готовилась рухнуть в пропасть, что было понятно всем, даже таким оборванцам, как мы? Всем, кроме Горбачёва и K°. Планы свелись к двум вещам: после школы мне надо тоже поступать в институт в этом областном центре, а не в Томске, как собирался, и – желательно приехать на майские, когда её соседки по комнате разъедутся по домам. И был ещё один план: как можно чаще кушать в этом кафе.
Детям же я рассказывал о поварёнке. Почему-то тогда он мне казался важнее всех наших планов, и даже на мгновение приоткрывшегося видения судьбы. Потому что был смешнее. Каланчой возвышаясь за пухлыми, белоснежными и приветливо-суетливыми до пингвиноподобности тётеньками среднего возраста, с непроницаемым вытянутым личиком, он деловито вышагивал, порой пригибаясь над готовящимися цыплятами. А когда распрямлялся, то курносенький носик гордо стремился к потолку, удерживая аккуратные кругленькие очёчки. Как у Знайки на картинках в детской книжке. Высоченный, почти мультяшный колпак делал и без того высокого поварёнка выше всех в этом кафе: и раздатчиц, и завсегдатаев. Важный, священнодействующий, он словно искоса и свысока наблюдал за всеми сразу. С видом, что ему неважно, насколько все ему благодарны за вкусную курицу. Особо контрастировал с другими сотрудницами не только пол повара, но и его возраст. Он был до неприличия молод. А-ля Демьяненко в лучшую пору, снизошедший с экранов и университетов до нас, сирых, чтобы, накормив, облагоденствовать. И был бы действительно комичен, если бы не обыденный факт – это он готовил самую вкусную курицу, что я когда-либо пробовал. А значит, имел полное право выглядеть как угодно.
