Один из солдат, хоть и пьяный, разглядел на стене Марисину фотокарточку и нашел в ней сходство с хозяйкой. Вбегает на кухню, тычет в лицо.
— Матка! То ест твоя цурка?
Побледнела старая.
— Нет, что вы! У меня нет дочек — у меня одни сыны. Это племянница, она в соседнем селе живет!
Тут еще вбежало несколько мерзавцев.
— Цурка! Фрейлен! Где твоя цурка, матка?
Крестится, божится тетка Фрося, грех на душу берет — клянется, что никакой дочки у нее нет. Но не верят закостенелые в разбое души — помешано сверлят ее окоселыми от вина, налитыми кровью глазами. Нет, они еще не кончили свою жестокую, образцово-показательную гульбу. Зарыскали по большому дому, шарят в сенях, в подполье, пошли по сараям, даже под стожок сена заглянули. И нашли, бедную, на чердаке, как она там ни пряталась. Стащили вниз, трепещущую от страха, поволокли в амбар. В ноги бросалась им тетка Фрося. Христом-господом молила — отшвырнули прочь с дороги…
К сумеркам пьяная суматоха немного посхлынула. Перестали орать свои песни. Некоторых потянуло ко сну. Иные же стыдливо опускали похмельные глаза, — должно быть, не все они были одинаковые. Но для тетки Фроси теперь это не имело значения. Да и нет никакой разницы между стыдливым и бесстыжим насильником.
Когда совсем стемнело, офицер расставил посты, а остальным приказал отдыхать. В дом принесли соломы, чтобы мягко было спать, много принесли, не жалея чужого добра. Сам офицер улегся один в хозяйской спальне и окна приказал прикрыть ставнями — на всякий случай.
Мать молча, без слез, сидела в амбаре. Все спеклось и выгорело у нее внутри за тот страшный, немилосердный вечер. Склонившись над плачущей, истерзанной дочерью, она думала свою неотступную тяжкую думу. Случившееся не помрачило и не расстроило рассудок, только как бы предгрозовое удушье стеснило ей грудь. И тихие-тихие слова, которые она говорила дочери, были очень трудными, мучительными, вымолвленными как бы на излете дыханья.
— Не плачь, доченька, не плачь… Мне бы надо плакать… кровавые слезы лить, что не уберегла тебя, не доглядела… А я, ты видишь, молчу…
Потом мать стала что-то шептать дочери, и этот шепот словно бы принес ей облегчение — Марися умолкла.
Тут и странник подошел сказать утешительное слово.
— Спасибо, божий человек! Будешь в городе, зайди в церковь — помолись за нас…
Криницкая и ему тоже что-то зашептала на ухо. Тот отшатнулся в ужасе, но ничего не сказал и вскорости ушел со двора…
Рассказывают очевидцы, что усадьба Криницких занялась полымем сразу со всех сторон. И дом, и сараи, и стожок в саду — все горело одновременно. Занялась и машина броневая, и мотоциклы, что стояли впритык у стены. Прибежавшие на пожар шугалейцы увидели, что ставни закрыты наглухо, а. двери заперты. Часовых, что поставил офицер на охрану, нигде не было видно.
