Между временем и вечностью имеется граница, или барьер, — «нематериальный» разделитель, к которому тоже лучше не присматриваться: «Харлан снова ненадолго задержался у бесконечно тонкой завесы темпорального поля, которое не было ни временем, ни пространством, но которое сейчас отделяло его как от вечности, так и от обычного времени»[139]. Вечность, кажется, граничит с «реальной» Вселенной где угодно и везде. Во всяком случае путешествие из одного места в другое никогда не представляет проблемы. Может быть, вечность находится в четвертом измерении? Азимов не заморачивается с четвертым измерением. Это уже не новость. Он предпочитает квантовую механику и принцип неопределенности:
Барьер, отделявший вечность от времени, темнел тьмой первобытного хаоса, и его бархатистая бездонность была характерно усеяна перебегающими световыми точками, отражавшими субмикроскопические дефекты ткани, которые невозможно устранить до тех пор, пока существует принцип неопределенности.
Подобно Уэллсу, который тоже не стал полностью описывать свою машину времени, Азимов использует литературные уловки и пытается внушить читателям, что они представляют себе то, что невозможно зрительно представить, поскольку, в конце концов, это несуществующая чепуха. «Бархатистая бездонность». Ловко выкрутился[140]. И еще симпатичная тонкость: принцип неопределенности расцвечивает первобытную тьму световыми точками.
Сюжет тоже не обходится без проблем. Люди живут в вечности и чем-то занимаются: делают одно, затем другое, чтобы придать сюжету остроту, — и вскоре становится уже невозможно не замечать, что они (вечные) тоже действуют во времени. Они помнят прошлое и тревожатся о будущем, как все и всегда. Они не знают, что произойдет дальше. Что бы ни означало на самом деле пребывание вне времени, это магическое состояние, судя по всему, в принципе не поддается описанию. Здесь же время тоже идет. «Человеческие тела старели, и это было неизбежной мерой времени». Они называют годы «биогодами», а часы — «биочасами». Они говорят друг другу: «Увидимся завтра». Даже в вечности они носят наручные часы, и с этим ничего невозможно поделать.
Поскольку эта вечность создана не богословами, а технократами, у нее есть начало и конец. Начинается она в XXVII веке, после изобретения соответствующей техники (темпоральные поля и всякое такое), и заканчивается в «непознаваемой энтропийной смерти впереди». А пока они развлекаются вовсю, беря на себя роль богов! Социологи описывают общества и предлагают «изменения реальности», призванные создать развилку хода событий и изменить историю. Расчетчики просчитывают судьбы людей, затронутых изменением. Вычислители вырабатывают необходимую «психоматематику». Наблюдатели выходят во время, чтобы собрать данные, а техники делают грязную работу, то есть выжимают сцепление какой-то машины и запускают цепочку событий, призванных предотвратить войну. Когда в дело вступает техник, реальностью становится новая ветвь возможного развития событий. И получается, что прежнего варианта событий просто не было. Он превращается в альтернативу, а память о нем сохраняется только в архивах вечности.
