На душе его мирно, светло и легко —
Он не хочет впускать Полтараки.
Даже если он двери откроет ему,
То, наверное, кинет поленом.
Или, если полена не будет в дому,
Между ног ему двинет коленом.
Полтараки же злобно царапает дверь
И в замочную скважину свищет,
На пожарную лестницу лезет, как зверь, —
Он свиданья с хозяином ищет.
Иннокентии ложится в пустую кровать.
На стене таракан копошится.
За окном Полтараки ползет умирать
И над ним черный ворон кружится.
Иннокентий спускается в мрачный подвал —
Подземелье наполнено смрадом.
Он решает устроить большой карнавал,
Предваренный военным парадом.
Иннокентий в раздумье обходит углы,
Шевеля стеариновой свечкой:
«Здесь прекрасные дамы, стройны и смуглы,
Будут в карты играть перед печкой.
Кирасиры, своим сапогом топоча,
Их на вальс пригласят неуклюже…»
Зашипела и вовсе погасла свеча —
Иннокентий шагает по лужам.
Он рукою скребет по осклизлой стене,
Он зовет громогласно и внятно:
«О прекрасный Панкрат! Поспеши же ко мне
И открой мне дорогу обратно!»
Старый дворник Панкрат сильно пьяный лежит
И призыву из мрака не внемлет.
Высоко в небесах черный ворон кружит,
Ревматичные крылья подъемлет.
Иннокентий привычно садится на стул,
Поглощенный светил созерцаньем.
Вот уж утренний ветер над крышей подул —
Отвечают светила мерцаньем.
Иннокентий не сводит задумчивых глаз
С возникающих в небе явлений.
Небосвод озарился, мелькнул и погас —
Иннокентии исполнен сомнений:
Существует ли все, что горит в небесах,
Или это всего лишь картина?
Скоро полночь пробьет на кремлевских часах.
На лице у него — паутина.
Кто другой бы сидел — Иннокентий встает
И решительно ходит по крыше,
Под ногами его рубероид поет.
Иннокентий взволнованно дышит.
Он спускается с крыши — он понял, в чем суть,
Дева в бочке подштанники плещет.
Он хватает ту деву за нежную грудь.
Средь небес черный ворон трепещет.
Иннокентий вращает коленчатый вал,
Шестерня под рукою скрежещет.
Покачнулся автобус и в пропасть упал,
Вместе с ним — Иннокентьевы вещи.
Пассажиры безумные в пропасть глядят,
Над паденьем ехидно смеются.
Пять ученых мужей прах горстями едят
И о камень сединами бьются.
Иннокентий сдувает пылинку с манжет,
Упираясь в скалу альпенштоком.
На конце альпенштока — портрет Беранже,
И Горация томик — под боком.
Он уже на вершине. Он снял сапоги —
Над строкою Горация плачет.
Между тем уже полночь: не видно ни зги.
Иннокентий Горация прячет.
Вот и «Скорая помощь» стоит под скалой.
