- А ты мне про войну расскажешь, дедуль?
Дед Авдей стряхнул пепел с самокрутки, помочалил конец редкими зубами, и складки на его худом лице будто бы тесней прижались друг к другу. Петька уже знал: если дед долго не отвечает, значит, вспоминает и расскажет что-нибудь интересное. Он всегда так: морщится, щурит глаза, изредка вздыхает, глядя в дальний конец улицы, а потом, откашлявшись, начинает рассказывать быль или небыль из своей фронтовой жизни. И в это время Петька боится, как бы кто не помешал им, как бы кто не оборвал слабый, задыхающийся то ли от самосада, то ли от чего еще голос деда Авдея. А рассказывал дед интересно, и про Финскую, и про Отечественную. И сейчас Петька ждал и оглядывался, не подходит ли кто за водой и не вышла ли мать на улицу. Осматриваясь украдкой, он приладился на свои ведра рядом с дедом, затем попросил самокрутку с расчетом, что тот наконец-то начнет свой рассказ.
- Ты это баловство бросай, Петька! Старики от нервов курят, от болезни. Я вот скажу отцу-матери! - грозился дед Авдей, но Петька уже давно знал, что он никогда не выполнит свою угрозу, да и курит Петька дома в открытую, мать с отцом уж и замечать перестали.- Я те про самолет рассказывал? Это когда мы нашу станцию освобождали?
- Было,- подтвердил Петька.- Три раза рассказывал. Про истребитель, который в наш пруд упал.
- Надо же, как заросла память,- пожаловался дед Авдей и сокрушенно покачал головой.
- Это я сам просил. Три раза.
Дед Авдей подозрительно посмотрел на Петьку, потом вспомнил, видимо, и довольно почмокал губами.
- Так и есть. Это в последний раз, когда моя внучка Любашка урок по хемии не сделала. И в школу не пошла, больной сказалась. Вот те и хемия!
- Ты мне, дедуль, не про «хемию»! Ты мне про войну расскажи! - стал упрашивать Петька.
- Про то и скажу, и про войну, и про хемию.- Дед Авдей последний раз затянулся, выпучив глаза от натуги, подержал сколько мог дым во впалой груди и выдохнул в залатанные колени.- Кажись, в сорок третьем тот случай был. Нам тогда наступать приказано было на эту, как ее, в песне-то поется, когда в живых трое?
- На безымянную высоту,- подсказал Петька.
- На ее самую,- обрадовавшись Петькиной догадливости, часто закивал головой дед Авдей.- Так же вот, на рассвете, кликнул нас командир в атаку, ракетой вверх, и первым бегом в гору. Мы за ним. Для острастки нет-нет да и пульнем с автоматов. А немец реденько бьет, будто выбирает, которые попроворней. Стараемся пошибче бежать, да куда там, снежище такой выпал - до пуза достает. А с моим ростом, как ни пыхти, едва успеваешь. Бегу, а у самого мыслишка, как бы командир за труса меня не посчитал. Он, немец-то, хотя и редко бьет, а метко. Жить кажный хочет! А потом вовсе как посыпет со всех пулеметов мы и в снег. Лежим, носа не поднять. Слышу, командир меня кличет. Давай, говорит, Авдей, как ты самый маленький, скрозь снег проползи и этот вражий дот сничтожь гранатой. Надо сказать, оробел я тогда, а потом озлился: что ж, у меня духу не хватит этот поганый дот сничтожить?..
