Кто-то из пацанов хлопнул в ладоши, кто-то присвистнул, а Марина горделиво вскинула голову. Впрочем, моя реакция была более чем скромной.
— Молодец, — без всяких эмоций произнес я, вынимая из пачки сигарету. — Лена, какие выводы мы с тобой делаем из этого небольшого экзамена?
Девушка опустила голову. Мне почему-то захотелось, чтобы она заплакала — пустила хотя бы одну слезинку! — но Лена держалась стойко.
— Не знаю.
— Очень жаль. — Я закурил, слез со стола и открыл окно. — Я прочел твое интервью с директором мясокомбината. Знаешь, что я подумал?
Обвиняемая, все так же глядя в пол, покачала головой.
— Я подумал, Леночка, что наш директор мясокомбината не только клинический придурок, не владеющий русским языком, но еще и слабо разбирается в мясной продукции, которой торгует уже десять лет в четырех регионах страны. Знаешь, будь он каким-нибудь прощелыгой, черт бы с ним, но этот парень покупает рекламную площадь на полмиллиона в год и посему должен выглядеть на страницах нашего издания как минимум Шекспиром в период полового созревания. Ты понимаешь, о чем я?
Лена подняла голову. Я торжествовал: девушка покраснела. К сожалению, я не сразу понял, что означала эта пунцовая окраска.
— Я поняла, — произнесла она таким тоном, что от моей скрытой радости не осталось и следа. Глядя мне прямо в глаза, Лена молча сообщала, что поняла истинную причину моего наезда. «И все равно НЕТ!» — говорил ее взгляд.
Тут я не выдержал.
— Десять минут на сборы. Расчет получишь у Кузьминых, сейчас напишу тебе бумажку.
Первое за последние два года увольнение повергло присутствующих в транс. Причем увольнение показательное и агрессивное — практически порка розгами по публично обнаженным мягким местам. Молодые писаки, включая недолго радовавшуюся брюнетку Марину, начали тревожно переглядываться. «Интересно, — наверняка думали они, — дело ограничится только Ленкой?»
Впрочем, это было не все, что я успел прочесть в их глазах. Они меня осуждали. Более того, к осуждению примешивалось еще одно чувство, которое я почувствовал почти кожей.
Презрение!
— Есть проблемы, друзья? — поинтересовался я. Они снова переглянулись. Желающих вступиться за коллегу пока не нашлось. — Ну, не пугайтесь, больно бить не буду! Есть что сказать — говорите.
Руку поднял самый старший и толковый из них — Сашка Лукьянов, двадцати пяти лет от роду, человек семейный и знавший приблизительную цену своим творческим достижениям.
— Знаешь, Виктор, — начал он, смущенно почесывая небритый подбородок и поглядывая на Лену (та уже смирилась с приговором и даже как будто не прислушивалась к нашим дебатам, молча собирая вещи), — мне кажется, это жестковато. Я согласен, что это твое право, но… как-то все это неправильно.
