зла.
Девушка имеет право иногда выплеснуть раздражение.
«Эксперт» ушел, а мы с Бурковским остались, и мать притаилась в кресле. Для полного счастья не хватало только Янека, и все семейство в сборе. Но дело в том, что я не знала, что им говорить, вообще не знала. Они унизили меня, поставили в идиотскую ситуацию, влезли в мои дела, распотрошили мои личные записи и копались в моих вещах — якобы для моего же блага, но дело в том, что это не так. Они плевать хотели на мое благо, они просто хотели защитить свою жизнь от меня.
Потому что если бы Бурковского интересовало мое благо, он бы просто спросил у меня.
Но он сделал то, что сделал, — грубо, безжалостно, без колебаний и сомнений сломал то внутреннее равновесие, которое я выстраивала долгие годы. Его интересовал лишь результат, то есть ему во что бы то ни стало нужно было решить проблему, и он привык решать проблемы, шагая напролом. А что я при этом чувствую, его не интересовало вовсе. Вот и судите сами о том, что я для него значила. Для всех для них. И все эти разговоры о якобы семье — просто разговоры.
Ну, и с чего бы ему со мной церемониться?
Мать смотрела на Бурковского не отрываясь. Она всегда говорила то, что от нее ожидалось, просто ей нужно было видеть Бурковского, чтобы понять, что ей говорить и как реагировать, а сейчас она не понимала, потому что Бурковский выглядел немного виноватым. А она не умела чувствовать себя виноватой, у нее всегда были виноваты другие — не важно, в чем. Да во всем!
— Зенек…
— Ладно. — Бурковский остановился и в упор посмотрел на меня. — Ладно…
Он тоже не знал, что говорить, и лучше бы ему тогда было промолчать, но он не мог промолчать, он считал, что должен объясниться, и я тоже так считала, хотя мне все было ясно. Он понятия не имел, что я зарабатываю на себя, он знать не знал, что я за человек, чем занимаюсь, как мыслю. Ему это никогда не было интересно. Он просто приютил меня в своем доме, потому что у него, по сути, не было иного выхода, как приютил бы бездомную кошку, и это был его дом. И Янека, и матери. Это был их дом, а моим он не стал, у меня была просто комната, которая условно считалась моей, но сегодня мне дали понять, что ничего моего здесь нет. Ну, я поняла, не дура. Я и раньше это понимала.
— Я знаю, что ты сейчас злишься.
Да уж конечно, я злюсь. А с чего бы мне и не злиться? Учитывая обстоятельства — кто бы не злился? Но я ничего не стану говорить, потому что ему сейчас надо, чтобы я отбила его пасс и уж тогда он сориентируется. А без этого ему никак, он не знает, как со мной говорить, и не знал никогда.
