— Это же ты!
Он тычет пальцем в портрет, и я смотрю на него как на полоумного. Это портрет давно умершей тетки, которая вела жизнь неправедную, но продуктивную. У меня, в отличие от нее, в активах только гараж.
— Это голливудская актриса Линда Ньюпорт, ей фактически принадлежал и этот дом, и все здешнее барахло. Уймись, она померла в пятьдесят четвертом году — ну, считай, что почти сто лет назад. Говорят, ее отравили. Впрочем, нужно в Интернете посмотреть.
— Шестьдесят четыре.
— Что — шестьдесят четыре? — Более глупого диалога я представить себе не могу.
— Шестьдесят четыре года назад. — Он рассматривает портрет. — Жаль…
— Шестьдесят четыре и сто — это в данном случае фактически одно и то же, так что мне проще округлить. Чего тебе жаль, она к этому моменту умерла бы в любом случае, просто перед этим превратилась в старую ведьму, а так нет.
Если все это ей и правда покупали любовники, то я понимаю ту жену, которая отравила жадную бедняжку Линду, я бы тоже отравила тетку, которой мой муж таскает огромные бабки, вместо того чтобы нести их в семью, детям и законной супруге.
— Кстати, у тебя телефон с Интернетом? Потому что у меня с некоторых пор кнопочный.
Влад в ужасе смотрит на меня, но мне до его терзаний дела нет, потому что я все-таки обнаружила рояль — он красный, представляете, красный, лакированный, с золотыми вензелями по кромкам корпуса! Красный рояль — это реально круто, это не хуже, чем тот, стеклянный, и если он еще и играет, то я нахожусь именно там, где надо.
Отчего-то клавишные инструменты вызывают во мне восторженный трепет.
Крышка открылась легко, словно ее открывали не сто лет назад, а недавно. Клавиши из слоновой кости от времени слегка пожелтели, но это неважно, звук оказался мягким и приятным. Я тронула клавиши: рояль издал чистый элегантный звук, и я пробежалась пальцами по клавишам, извлекая из инструмента звуки «Песни колокольчиков».
Рояль настроен и готов к бою.
За роялем я заметила небольшую лестницу, которая спускается от полукруглой площадки в золоченых перилах, расположенной между полом и потолком как раз посредине. Интересно, что в глубине площадки видна дверь, а вот в комнате, которая, по идее, примыкает к этой площадке, двери не было, я это помню абсолютно точно.
— Идем, хватит катать истерику. Смотри, там еще одна дверь.
Я поднимаюсь по лестнице и, оказавшись на площадке, толкаю дверь. Здесь достаточно светло, под потолком окна, и в них проникает свет уставшего солнца. Небольшая комната непонятного назначения, здесь туалетный столик, диван и большое овальное трюмо, в котором можно увидеть себя от головы до кончика хвоста.
