Я надеялась, что Янек это перерос.
Меня в Итон не послали, Билецкой в Итоне совершенно не место, для меня было достаточно и факультета менеджмента — «да ты бы хоть «спасибо» отцу сказала!», надо же. Идиотский факультет в дурацком университете Александровска. Это даже приблизительно не Итон, или Бурковский думал, что я не уловлю разницы?
Но я привычно промолчала, по большому счету, мне было плевать.
Я так и не стала съезжать из дома Бурковского, наша старая квартира, где мы жили с матерью раньше, оказалась продана, куда делись деньги от ее продажи, я не знаю, а смысла тратить деньги на аренду я не видела, все равно приходила только ночевать. Так что я продолжала жить в своей комнате, чему Бурковский был рад, а вот мать — не очень. Я ездила в институт, посещала иногда разные клубы, а иногда приходилось изображать счастливую семью вместе с Бурковским и матерью — случались мероприятия, куда Бурковский должен был приходить с семьей. И я ходила — потому что он, в сущности, был неплохой дядька, и если у нас не вышло семьи, то не из-за него, а из-за матери, и уж такую малость, как покрасоваться в новом платье и блестящих цацках перед толпой лощеных зануд, я могла для него сделать, ведь в целом я по-своему неплохо к нему относилась.
Правда, он этого не понимал.
И на этих мероприятиях я окончательно поняла, что мой внутренний мир вообще никого не колышет, важна лишь упаковка — внешность, шмотки и цацки, и можешь не соблюдать десять заповедей, всем насрать. На этих сборищах нуворишей было полно их избалованных деток и пустопорожних жен, и все они пялились на меня — кто-то со злостью, кто-то с завистью, кто-то с восхищением, но я-то знала, что дальше упаковки они не заглядывают, никому из них такое даже в голову не приходит. Так что я просто влилась в коллектив деток-мажоров, и бывало, что тусовалась вместе с ними в различных модных клубах и прочих местах, но спросите вы у меня, считала ли я кого-то из них хоть приблизительно близким человеком, и я засмеюсь вам в лицо.
Если бы выжила моя сестра, она была бы моим близким человеком, а раз ее нет, то на «нет» и суда нет.
Но Бурковский был рад — «девочка оттаяла и нашла себе друзей». О господи, друзей! Слыхали вы что-нибудь подобное?! Все эти глупые курицы в безвкусных побрякушках и дорогих аляповатых шмотках, скомбинированных зачастую самым диким образом, — они не были ничьими друзьями, они даже не понимали, что это.
Они были просто удобны мне, и я этим пользовалась.
