— Я ничего не вижу.
— Здесь есть всё.
— Только зелень — одна сплошная зелень. Это невыносимо.
— Это чудесно. Здесь источник подлинной жизни.
— Подлинная жизнь протекает в городе.
— Город — не более, чем мертвец, груда изживших себя вещей. Не лучше ли возвести новый прекрасный храм здесь, посреди этого земного рая? Вернуться к первоначалу — в этом спасение человечества. Ты идешь по неверному пути; оставь его!
— Мы и есть первоначало. Все прочее мы презираем. Мы будем строить без отдыха и достигнем небесных обиталищ, и мы пойдем еще дальше, мы низвергнем богов, которым поклонялись наши жалкие предки.
— Это не то, что нам предначертано. Ничто не взойдет на разоренной земле. Прийти сюда может лишь тот, кто проникнется гармонией с этих мест.
— Прийти сюда — так я первый, кто сделал это. Я пионер.
— Это опять говорит твоя гордость. Прийти сюда означает умереть.
— Мы бесконечно возрождаемся.
— Мы живем лишь однажды.
— Ересь! Это противоречит достижениям прогресса, да и просто здравому смыслу.
— По-твоему, прогресс — это рост притязаний и презрение ко всему живому? Неужели ты не осознаешь, что охотишься на священных землях, и что здесь происходит нечто, превышающее наше понимание — то, что даже выше Человека? Мы здесь чужие.
— Никто из нас никогда не будет чужим здесь. Мир принадлежит нам. Вот истинное евангелие. Теперь я это вижу ясно.
— Боюсь, ты все дальше уходишь по неверному пути.
— Ты боишься правды. Все, что у тебя есть — это софистика и громкие фразы. Мне плевать на твои слова. Что на самом деле имеет значение — это сила и власть. Они материальны. А ты — ты трусливая сторона моей натуры.
— Я боюсь за тебя — и за себя.
— Это малодушие. Один из нас должен умереть, чтобы жил другой. Иного выхода нет.
— Что же, убедил. Пусть останется только один.
Грязные руки милиционера заскользили по шее, пока большие пальцы не отыскали и не вонзились в сонную артерию, сжав ее так сильно, что он не мог больше дышать. Под напором скрюченных пальцев на его лице вздулись синие вены. Две его ипостаси боролись друг с другом, и ни одна не могла взять верх. В этой схватке, в которой вырвались на свободу все его душевные и физические силы, больше никто не мог бы отличить человека от животного, охотника от его жертвы. От ярости на его фиолетовых губах выступила белая пена; от хриплых звериных криков она разлеталась во все стороны. Милиционер упал на землю и стал кататься среди камней и обломков бетона. Его голова билась о мокрый асфальт. Даже на грани обморока он не ослаблял своей хватки. В конце концов он замер, отдавшись во власть смерти, нежной и желанной, как сон. Ведь на самом деле, в смерти нет ничего ужасного, подумал он в последних проблесках сознания. Одна сторона его души победила другую и единственная осталась в живых. Милиционер неподвижно лежал, раскинув руки, наполовину освещенный дневным светом.
