Невзирая на все мои страхи и выпитый алкоголь, у меня всё получалось, мой партнер тихо и хрипло стонал всем нутром, невнятно шепча о моей силе и нежности, с меня лился пот, я чувствовал руки второго — Арчи, ласкающие мои ступни, икры, бедра и ягодицы.
Он вошел в меня, так же, как я был в Алчи, и я понял, что давно был готов на это. Накопленная одинокими ночами нежность наплывала на меня мед ленными волнами, и я таял, как сахар в кипятке.
Я потерял свое тело, кровать ушла из-под меня, я висел между телами моих любовников, взлетая и падая одновременно.
Лишь потом, еще много раз пережив этот взлет-падение в той же компании, я понял, что голод, оставленный мне матерью, так и не утолен. Но я, связавшись с этими мужчинами-женщинами, заблудился в своих страхах и желаниях и потерял самое главное, что необходимо для его утоления.
У меня исчез напор.
Жив ли я
Я по-прежнему боялся женщин, но теперь у меня не хватало сил пробить границу между мной и ними. Порочные наслаждения с парочкой любовников уже почти устраивали меня, лишали силы и затягивали в хождение по кругу, мимо и мимо того призрачного, чего нет и не будет.
По-прежнему Алчи был подо мной, одетый в шелковые чулки с поясом и лиф с ватными подкладками, по-прежнему на мне был Арчи, по-прежнему я не был удовлетворен и после ночи с ними хотел секса еще больше, но мое жесткое тело не чувствовало нежности и стало требовать все более сильных ощущений.
Настал день, когда я попросил их избить меня плеткой, чтобы почувствовать свою кожу. Они проделали это с удовольствием, а я почувствовал, что всё больше перенимаю их слегка обезьяньи черты. Я понял, что мой полет становится совсем тяжелым, потому что на мне висят два довеска — получеловека, питающихся чужим чувством.
Возбуждаться не своим возбуждением, искать всё новых живых, чьими глазами можно смотреть, чьим ртом целовать, чьим обонянием ощущать запахи любви — свойство гомосексуалов. Я любил недоступную мне женщину, они искали недоступное им возбуждение. Они высасывали мое удовольствие, мою живую энергию, потому что их собственные чувства были давно сожжены. Теперь и я стал таким. Я почти умер. Ударь меня, чтобы я почувствовал, жив ли я.
…Так говорил Павлин Жуже. Он смотрел на нее, уродливую в своей слоноподобной женственности, и впервые в жизни решил не испугаться.
Жужа и Павлин
Мать в детстве не кормила его грудью, с тех пор он навсегда остался голодным, сдерживая ярость, в которую перекипало влечение к носительницам грудей. Оно ударяло в голову и слепило глаза, особенно весной, когда женщины разом вдруг показывались из-под шуб и пальто и начинали расстрел его сознания бесчисленными парными выпуклостями, большими и маленькими. Он почти ненавидел их, похожих на его мать, владеющих грудями и лишивших его возможности их сосать. Любая женщина могла завладеть им, поманив грудью. Своими недососанными в младенчестве губами он круглосуточно хотел целовать кого-нибудь.
