Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной | страница 115
Когда зеркалом пускаешь зайчиков, получаются волки.
Люди — бараны и толк от них только гастрономический.
Хочется посмотреть в лица зверей.
Тот, кто писал о тыкве, тоже чем-то болел.
Не надо держаться за меня как за смерть.
В ловле птиц главное — умение их отпускать.
Пятна обладают разумом.
Рассуждает, а ноги немытые!
Хорошо, что эта жизнь тоже удалась.
Ты мой самый любимый кошмар.
Кукареку — это когда втягиваешь.
Нельзя показывать мощи своего интеллекта.
Ходить на кладбище и лежать там — православные удовольствия.
Несобранность — это болезнь роботов.
Веревка запутывается, когда от нее слишком многого хотят.
Я добрый бог. Убиваю только тех, кто в меня верит.
Для единственной жизни могло бы быть и поинтереснее!
Ее тошнило и температурило, она жевала горячим ртом свое правое запястье и думала о книге. Каждый раз, когда она доходила до точки, ручка ломалась. Платье было ей велико внутри и мало снаружи. Она оторвала кусочек от подола и съела с приправой из косой ухмылки.
«Мировая справедливость — это алкоголь, газета и немного нервов. Я не хочу быть песней, я только танцую, да и то не по горизонтали. Евнухи и их подруги, волы с позолоченными лбами и многогранные пирамиды, извилистые языки писателей, маринованные девушки из библиотек и ателье: все хотят быть любимыми, но не умеют даже улыбаться.
Заснеженные фолианты и книги из камня, сожженные рукописи и тетради из листов салата, тома вымышленные и выпиленные из дерева, испеченные в виде просфор и печатных пряников — все они нечитабельны», — думала ее часть в районе горла, где сильнее всего болело.
Настоящая книга представлялась чем-то вроде кипы ярких-ярких многомерных пластинок, содержащих разноцветные сложные узоры, связанные друг с другом. Книга была одновременно целой и компактной, простой и сложной, как изъеденное термитами дерево, легко показывала любое свое место, но содержала многочисленные темные закоулки.
Когда она отвлеклась от мысли о книге, то увидела на запястье полукруглые следы зубов и засос между ними. «Чуть сама себя не съела», — засмеялась одним ощущением, не улыбнувшись снаружи. Потом перестала улыбаться внутри, но засмеялась губами.
«Только ветер читает мои страницы, и не знаю, понимает ли он их. Но, по крайней мере, вижу, что перелистывает».
Солнечной ночью на мир напала неожиданность. Сущность была двойной: передняя сторона хотела жить, задняя не хотела умирать. Болели слова, болела книга, буквы были поражены, предложения разъедены, окончания отваливались. Можно было оставаться животным, можно было стремиться в человеки. Ну а экзамен на ангела сдавали лишь немногие.
