На суше и на море, 1985 | страница 17
Вечером этого же дня в полевом дневнике Ефимова появилась запись: «Остановилась еще одна буровая установка. Еще несколько дней, и встанут все работы по разведочной штольне. Срочно требуются компрессоры и новое оборудование. Работы находятся под угрозой срыва. Вчера взяли расчет первые шесть человек. Хотя рабочих и не хватает, но особой жалости нет — шелуха должна отметаться. Обсудив всю возможность риска, разрешил Муллануру идти на правый берег. Всю ответственность беру на себя».
…Под грязным слоем воды скрылись рычаги управления, приборный щиток. От нечеловеческого холода мелкой дрожью стучали зубы, в голову лезли черт знает какие мысли. Тяжелый гнетущий страх сковал сознание. Мулланур представил себя заживо погребенным в этом железном гробу и бесчувственными пальцами схватился за ручку левой дверцы. В какую-то долю секунды решился попробовать выбраться из кабинки через нее, но вовремя одумался, медленно отполз по залитому водой сиденью. «Надо ждать. Ждать. А чего ждать? Когда вода затопит кабину и можно будет открыть правую дверцу, вряд ли у него хватит сил выбраться отсюда». Мулланур жестко сцепил зубы, чтобы хоть как-то отвлечься, заворошил в памяти прошлое. «Неужели прав был Ефимов и надо было переждать еще дней десять? Да нет же, нет. Просто я потерял чувство опасности. Устал, наверное».
Когда дед Никишка услышал глухой треск колющегося льда, а затем, как в немом кино, перед его глазами начал крениться набок и уходить в клокочущую воду бульдозер Газизуллина, он поначалу не поверил глазам. Только что Мулланур утюжил блестящими от снега гусеницами будущий зимник и вдруг…
— Мулла-нур… Прыгай!
Пронзительный крик рванулся над белоснежной гладью застывшей реки, далеким, неразборчивым эхом затерялся в гранитных отрогах хребта.
Дед Никишка бросился к провалу, завяз в глубоком снегу, упал, а когда поднялся, то не было уже ни бульдозера, ни Мулланура, и только темная клокочущая вода продолжала бить из чернеющего на белом покрывале реки провала, заливая рыхлый снег и тут же схватываясь на морозе.
А к провалу уже бежали бурильщики, все, кто был на берегу. На ходу сбрасывал с себя тяжелые унты Ефимов. Позади всех, спотыкаясь и что-то крича, хромал Потапыч.
— Веревки. Веревки тащи!
Потапыча услышали, кто-то повернул к палатке, рванув полог, влетел вовнутрь.
— Господи! Неужели конец парню?
Ни в черта, ни в бога не верящий дед Никишка размашисто перекрестился, скинул полушубок, начал стягивать валенки. А мимо него к промоине уже бежали люди, кто-то на ходу связывал поясные ремни.