— В чем дело? — спросил я.
За партой поднялся Радужный. Весь класс с надеждой смотрел на него.
Костя радостно объявил:
— Юрий Васильевич, вы лучше напишите другие буквы, а то мы все равно будем смеяться.
— Почему?
— А потому, — сказал Костя, — что, когда мы читаем эти буквы, у нас получается не «а» плюс «б». Получается «а» плюс «ве».
Снова раскатился по классу дружный смех. Теперь все смотрели уже не на Костю, а на вторую парту в левой колонке, где сидели Аня Мельникова и Володя Ефремов.
Я сделал вид, что ничего не понял.
— Сядь, Радужный! Ты прекрасно знаешь, что в математике русское «ве» читается как «бе».
И я дописал:
a + b = c
Ребята уткнулись в свои тетради. Еще минута, и формула эта, в том смысле, в каком понимал ее Костя, была бы забыта навсегда. Но Костя считался самым остроумным человеком в классе. Он очень дорожил своей славой.
— Юрий Васильевич, — сказал он, — если вы пишете «а» плюс «ве», то справа нужно поставить другую букву…
— Какую букву? — спросил я, глядя прямо на Костю. Я думал, что он не посмеет сказать, и тогда все кончится само собой. Но если можно рассмешить класс, Костя себя не щадит.
— Букву «л»! — выпалил он.
Опять грохнул смех. Кто-то от восторга затопал ногами. Аня Мельникова покраснела. Володя Ефремов сидел, повернувшись к окну, и не отрываясь смотрел на белую равнину замерзшей бухты. Он как будто ничего не слышал, но я видел, как медленно, почти незаметно он отодвигается от Ани на край скамейки.
— Радужный, выйди из класса! — сказал я.
На другой день Костя привел в школу мать. Она теребила руками углы платка и усталым голосом говорила привычные извинения. Я всего второй год работаю в школе, и мне было неловко, что передо мной извиняется и просит за сына такая пожилая женщина. Я был рад, когда она ушла.
Два дня Радужный боялся даже шевельнуться, и я уже забыл об этой истории с буквами. В конце недели я вызвал к доске Аню.
— Напиши алгебраическую сумму.
Аня взяла мел и аккуратно вывела на доске:
a + b —
Рука ее задержалась всего на секунду, но это решило дело.
— Эл! — донеслось из глубины класса.
— Кто это сказал?
— Я, — встал Радужный. — Извините, Юрий Васильевич, вы же сами говорите, что у меня язык бежит впереди мыслей. Я только подумал, а оно само вырвалось.
Я видел, что Радужный говорит правду: «оно» действительно само вырвалось.
— Тебе нужно извиняться не передо мной.
— Конечно, — сказал Костя. — Я понимаю, Юрий Васильевич. — Он взглянул на Аню и вежливо — слишком вежливо! — произнес:
