Как обидеть Громыко, он за годы знакомства узнал давно. О своих предшественниках, Молотове и Шепилове, Громыко заботился много лет. Шепилова устраивал на престижную (и, что важно – незаметную, Брежнев его не любил) работу, Молотову посылал деньги, а год назад даже уговорил Черненко вернуть Молотову отобранный Хрущевым партбилет. Судьба этих двух изгнанников, особенно Молотова, не давала Громыко покоя, пугала его, и слова генерального секретаря своей цели достигли.
– Я неправ и прошу прощения, – выдохнул он. – Обещаю, что больше такого не будет. Разрешите идти? – но генеральный секретарь уже успокоился, сам собрал с пола листки будущей партийной программы (подумал – если перепутаю страницы, то примут в таком виде, и никто ничего не заметит) и сам высунулся в приемную – Шеварднадзе сидел на диванчике и листал журнал «Советский Союз» на французском языке, вживаясь, очевидно, в роль дипломата – никаких языков кроме грузинского и немного (именно немного, и он очень этого стеснялся и всегда был очень немногословен и неприветлив) русского новый министр иностранных дел СССР не знал.
После случая с Шеварднадзе Громыко не решился посвящать в меченосцы еще одного своего выдвиженца – Яковлева, бывшего посла в Канаде и человека до такой степени подозрительного, что генеральный секретарь старался с ним лишний раз не здороваться, что, впрочем, не мешало Яковлеву рассказывать всей Москве по секрету, что именно он отвечает в ЦК за всю «идеологическую сферу», и если кто-то хочет добиться успеха в стремительно меняющейся обстановке – то это к нему, к Яковлеву.
Свою роль в перестройке Яковлев чудовищно преувеличивал. «Идеологическая сфера» – к ней его бы просто не подпустил Егор Лигачев, который как раз начинал понемногу в ней хулиганить. Кулацкий сын оказался хитрее, чем о нем было можно подумать, и даже опытный Громыко его похвалил. Академика Афанасьева, брежневского главного редактора «Правды», которого генеральный секретарь планировал отправить на пенсию немедленно, Лигачев предложил не трогать – пусть «Правда» так и останется пугалом из брежневских времен, чтобы все видели, что партия – это такой динозавр, который скорее вымрет, чем хоть как-то перестроится. Локомотивами гласности (само слово «гласность» как лозунг предложил Лигачев, всем понравилось) должны стать не партийные медиагиганты – иначе у людей может возникнуть чувство, что речь идет об очередной, каких уже много было, идиотской кампании, а две или три небольшие газеты, от которых давно никто ничего не ждет, допустим, «Вечерняя Москва» и «Социалистическая индустрия». «Может, хотя бы «Огонек»?» – неуверенно предложил Громыко, и идею сразу все подхватили – журнал популярный, а читать невозможно. «Ой, если читать невозможно, то есть еще «Московские новости», – продолжил ковать железо президент. – «Там только мои речи и печатают, зато на семнадцати языках. Семнадцать языков – это масштабно, хорошо». Тоже согласились; главных редакторов поручили подобрать Лигачеву, а тот сразу назвал имена. На «Огонек» предложил киевского поэта Коротича, который работал в журнале про иностранную литературу и, еще когда Лигачев работал в Томске, снабжал его всякой иностранной и эмигрантской антисоветчиной. А в «Новости» можно Егора Яковлева из «Известий», он помешан на «возвращении к ленинским нормам» – ну и пусть возвращается, а мы поможем. Других кандидатур ни у кого не было, генеральный секретарь сказал – «Ну, Юрий Кузьмич, это твой выбор», – и сам поморщился, ему показалось, что им манипулируют.
