Григорий ругался и плакал. Он знал, что теперь замерзнет. Боялся, но ничего не мог сделать. Он был крепкий, но не мог ничем себе помочь. Все, что можно, делал раньше; сейчас он думал, что делал все как следует, а теперь только мог ругаться и плакать. Слезой беду не пронять, но на большее он не способен. Это все. Крыть последними словами свое тело и собаку — раз и еще раз. Вот и все. В какие-то минуты Григорию казалось, что он слышит лай собак на ферме, а далеко в деревне за Енисеем ревет, разворачивается на лыжах по аэродрому маленький рейсовый самолет. Но так же вяло и смутно, как другие мысли, прошла мысль, что это кажется, это слабые отблески в памяти того, что когда-то было, и он замерзает, околевает, как больной или раненый зверь вдали от людей.
…Он очнулся ночью. Мирон, его напарник, разжимал зубы Григория и лил спирт из горлышка фляги. Григорий кашлял, жидкость лилась в нос и по щекам. Он открыл глаза — темные громады кедров шли в небо, и звезды между литыми вершинами были чистые, луна светила яркая. С боков сжимало, он скосил глаза и увидел боковые нартовые прутья. Мирон топтался, хрумкал снегом, прихрамывая на лыжах вокруг нарты. Он сам отхлебнул из фляжки и стал тереть Григорию лицо верхней мохнатой рукавицей.
— О-т, тама — ты… Ознобился маленько. Ну, ничо… Доедем кое-как, — сказал он Григорию. — У тебя с животом неладно чего? Что ли?.. Ну, ничо. До фермы доберемся. А там Марфа Орлика запряжет… Я в избушке разувшись сижу. Тут Марфа твоя как заскочит. Ревмя ревет: собирайся, Мирон, кричит, Вьюжка из тайги вернулась одна! Век того не было, чтоб одна пришла. От-ты, тама-ты… Опять же кисет болтается на шее. Она из леса поджавши хвост пришла. Собаки наши на ея лай подняли — не признали сразу, однако, едва не заели: к забору прижали. Марфа-то и выбежала. Мороз, парень, забирает… Ну — ничо… Теперь, если надо, и вертолет к утру будет.
Мирон соскреб лед с усов, отступил лыжами назад, взял посох с рогатулиной и уперся в черемуховую перетягу между копыльями — там, в конце длинной нарты, за броднями Григория.
— Ну, ладно, — сказал он. — Ho-те! Гыть-гыть! Гыть-гыть! — закричал бодро.
И две собачки впереди нарты потянули бечеву.
— Как думаешь, погода завтра будет? Нет?.. Инспектор рыбнадзора примеряется попасть лицом в тарелку с ухой, но ему удается справиться со сном, он спрашивает о погоде, а Гоша не отрывает глаз от руки на грифе. Пальцы крепкие, сухие, но играет Гоша не очень чисто: так, старательно; струны, случается, посвистывают без надобности. Гоша любит гитару и старые вальсы, если напрячь внимание, пожалуй, иногда и можно угадать, что же все-таки он исполняет.
