Где поселится кузнец | страница 63

стки, брошенной избы, с печатью чужого крушения, а я обрадовался глухому — с дверями, но без окон — срубу, до зимы я рассчитывал прорубить окна, поставить чугунную печь и настлать второй пол. Я не поместил остаток своих денег в банк, и наши соседи разделились на две партии: одни видели во мне бедняка, ибо денежный человек, прежде чем взять свое место в церкви, возьмет его в банке, других смутил наш кожаный сундук, им виделись там большие деньги. Деньги и правда находились при мне, но мизерные, и всякий день отнимал от них частицу, они облетали быстрее, чем ржавый лист той осенью с моих деревьев.

В помощники к нам нанялась осень: долгая, солнечная и сухая. Солнце заставало нас на ногах, я смотрел на него поутру не жмурясь, и оно, то же, что и над русской землей, говорило мне: вот и все, что я могу для тебя сделать, прежние пять лет осени были здесь коротки и дождливы. Солнце вставало, чтобы согреть нашу ферму и сруб, одна из двух дверей, всегда распахнутая, служила нам окном. В сумерки мы зажигали лампу, на чугунной печке Надя варила бобы и кофе, поджаривала бекон, пекла лепешки и хлеб, поначалу пшеничный, а спустя месяц крутой и жесткий, с отрубями, — но и ломтем этого хлеба и кружкой ячменного кофе мы были довольны. Почтальон привозил нью-йоркские газеты, еженедельную «Уикли трибюн» и женскую «Революшн», и усталые до деревянных рук и ног, мы вечерами читали, мечтая о зиме, когда земля даст нам отдых и мы примемся писать. Этой лонг-айлендской зимой Надя написала «La Chólera»[8] и еще две повести.

Вода в ручье оказалась нездоровой, из близкого болота, я стал рыть колодезь, уперся в каменный пласт, раздобыл пороху и стопину, чтобы пробить камень. Воды нужно много — нам по дому, двум лошадям и корове. Я купил косильную машину, плуг и борону, лопаты и заступы, топоры, пилу, семена и муку, стекло и гвозди, — не перечислишь всего, что нужно фермеру, чтобы не умереть с голоду и не замерзнуть ближе к рассвету, когда остывает, раскаленная с вечера, чугунная печь. И среди всех этих забот мы были счастливы: Надя находила меня у плуга или на вырубке с топором в руках, бежала по пахоте, забиралась головой под куртку, к соленой от пота рубахе и громко дышала, показывая, как все кругом хорошо: под ногами своя земля, над головой голубеет милостивое небо, поздние птицы поют в нем, и впереди — жизнь. А совсем близко — зима; под снегом выбросит зелень наша нива; в сарае нагуляет силу скотина; морозом запечатает ручей; через болото ляжет для почтальона прямой путь к проселку. В тишине и в тепле примемся мы за свою работу: во мне складывался пространный мемуар о Крыме, Санкт-Петербурге и Нарве; перед глазами Нади стояли живые образы России, а среди них и давний, аракчеевских селений, старик в лаптях и рваном армячишке, говорящий сквозь съеденные зубы о проклятом козьем племени дворян. Меня привлекали размышления о пагубности монархии, и Надины листы, ее