,
князья,
господа,
полковники,
помещики. Гудящий зал, дубовые, полированные тысячами ладоней двери взывали к труду, к земному поприщу человека, к его высшему назначению. Кто ты таков под небесами? Какие произведения, полезные многим, могут выйти из твоих рук? Сумеешь ли ты испечь хлеб, сложить стену, срубить дом, выковать подковку, сплести канат, сшить костюм или разделать тушу, чтобы накормить людей? Какому ты делу обучен?
Таблички над дверями указывали на меня всем, как на человека без права переступить любой порог. И не в том беда, что табличек было меньше, чем ремесел на земле; окажись здесь и комнаты для кузнецов и возчиков, канатчиков и скорняков, столяров и землекопов, пильщиков и слесарей, шляпников и штукатуров, каменотесов и корабельных мастеров, юристов и священников, врачей и торговцев, сотни других комнат, — я ни в одну из них не вошел бы по праву. Какую же комнату выбрать; неужто предпоследнюю, с оскорбительным именем — слуги?! С самого детства нам внушали — это слово, выряжая его в парчу: государевы слуги, слуги престола, слуги милосердного бога! Подлым умам с профессорских кафедр и печатных страниц удалось сопрячь лакейское имя — слуга — с достойными словами, и вот уже замелькали в холуйских камзолах и на запятках вельможных карет слуги науки, слуги прогресса, слуги просвещения… Отчего же мне, государеву слуге, не толкнуться в назначенную комнату?! Но нет, я вспомнил о табличке, которая нужна была нам с Надей, о комнате, где ждали земледельцев. В трудный час только работа предков могла прийти мне на выручку. Мы купим немного земли, семян, — если поспешить, можно посеять озимые, — купим лошадь, сделаем первый взнос и за агрономический инструмент.
Я уже приоткрыл дверь приюта земледельцев, как из сумеречного коридора выбежала француженка:
— Господин русский! Спасите вашу жену! Скорее!
Мы бросились в глубину коридоров. Справа открылся вестибюль с колоннами и спускающейся к выходу лестницей. Здесь Надя боролась с двумя мужчинами: с комиссионером самого низкого пошиба и сержантом из караула Кестль-Гарден.
— Напрасно ты, красотка, скандалишь! — сердился комиссионер. — Ты пьяная, видно!
Я не оказался джентльменом при первом своем появлении в Кестль-Гарден; сержант отлетел за колонну и упал с лестницы, комиссионер удержался на ногах, но, кажется, с поврежденными зубами. Они приступили ко мне; не с кулаками, — оба оцепили мой удар и не спешили мериться силой. В Кестль-Гарден, как и при всякой цивилизации, власть выше простой силы. И вот уже я двигался по коридору, конвоируемый своими недругами. Надя шла за нами.
