Перед уходом он позвонил в Резиденцию, где все его любили, и договорился, что нас будут ждать там к чаю. Сам он собирался зайти туда пораньше, чтобы поговорить с Ройсом. Поэтому около пяти я отправился к ректору один, и слуга провел меня в пустую гостиную. День был пасмурный, во дворике за окном белел снег, изрытый у стен домов оспинами капели; багровое пламя камина отражалось в сером оконном стекле. Через несколько минут в гостиную спустился Рой.
Ему было очень тяжело: все оказалось гораздо хуже, чем он предполагал. Ректор с воодушевлением говорил про «книжицу о ересях», которую они вскоре напишут. Рой уже давно уклонялся от этой работы, но теперь, как он сказал, ему придется ее сделать — в память о Верноне Ройсе.
Вскоре пришла леди Мюриэл; она поздоровалась с нами так, будто ничего страшного не случилось — по-всегдашнему приветливо и немного свысока, — но Рой, поцеловав ей руку, необычайно искренне сказал:
— Вы ведь знаете — я был у него. Ужасно трудно кривить душой, правда? Какое несчастье, что вам пришлось на это решиться, леди Мью! Но я уверен — никто на вашем месте сразу не сообразил бы, как тут надо поступить.
Эти слова застигли леди Мюриэл врасплох — и принесли ей огромное облегчение: ее глаза наполнились слезами. Никому из нас не пришло бы в голову разговаривать с ней тоном утешителя. Хотелось бы мне быть таким же прямодушным человеком, как Рой!
Расплакавшись, она сказала, что ей очень, очень трудно.
— Никто не сумел вам помочь, — сокрушенно сказал Рой. — А вам ведь очень нужна была помощь, правда? Да и кому она не нужна в такую минуту!
Он утешал ее, пока не появилась Джоан, — войдя в гостиную, она сразу заговорила о Германии. «Именно», — всякий раз повторял Рой в ответ на ее уверенные реплики. И мать и дочь давно знали, что он не любит спорить; обеих всегда забавляла его притворная покладистость в разговорах, ставшая со временем как бы чертой характера.
Нежность, с которой Джоан относилась к Рою, вот-вот должна была перерасти в пылкую любовь, а леди Мюриэл смотрела на него почти как на сына. До нее наверняка доходили слухи об его сомнительной репутации, об его победах над женщинами, о «венце из виноградных лоз» — эту строчку продекламировал однажды ректор, — но она ни разу не сказала дочери: «Джоан, милая, мне решительно непонятно, чем он мог тебя заинтересовать», а между тем все другие молодые люди, которых Джоан приглашала в Резиденцию, только этой фразы и удостаивались.
