Льюк снова наполнил бокалы. Выпив вино, Винслоу спросил:
— Из Резиденции ни о каких переменах не сообщали?
— Никаких перемен там случиться не может, — ответил ему Кристл.
Винслоу удивленно поднял брови.
— Никаких перемен там случиться не может, — повторил Кристл. — До самой смерти ректора. Надеяться не на что. Мы должны привыкнуть к этой мысли.
После его резкой, почти грубой реплики все замолчали. Через несколько секунд Кристл проговорил:
— Нам придется привыкнуть к тому, что он умирает. Иного исхода тут быть не может.
— И нам придется привыкнуть к тому, что он надеется скоро выздороветь, — добавил Джего. — Я сегодня был у него и должен сказать, что это мучительно.
— Я тоже у него был и тоже измучился, — подтвердил Кристл.
— Он убежден, что скоро поправится, — сказал Джего. — И это самое страшное.
— А вы решились бы его разубедить?
— В первый же день.
— Да, решительный вы человек, — с явным осуждением проговорил Винслоу.
— Я решительно уверен, что это необходимо.
— Господа, я думаю, что доктор Джего вряд ли прав. — Винслоу обвел взглядом присутствующих. — Мне кажется, что на месте леди Мюриэл я поступил бы в точности так же, как она. Я подумал бы: ему можно дать несколько счастливых дней или недель. А раз можно, то, конечно же, нужно: ведь никакого иного счастья в его жизни уже не будет, — вот как я бы решил. Разве это не верно? — Винслоу посмотрел сначала на Кристла — но он промолчал, — а потом на Брауна, и тот ответил:
— Я, признаться, об этом не думал.
— Разумеется, не верно, — вмешался Джего. — Вы присваиваете себе право, на которое никто не смеет претендовать. — Он говорил сейчас без всякой неловкости — естественно, спокойно и проникновенно. — Мы редко сталкиваемся с коренными вопросами бытия, но один из них — как встретить свою смерть — человек безусловно должен решать сам, и тут уж никто не вправе навязывать ему своих решений. Нельзя быть тактичным или добрым, когда речь заходит о смерти: в этом случае предельная честность — наш святой долг.
Теперь все взгляды были устремлены на Джего.
— Господин казначей, — продолжал между тем он, — мы редко сходимся во мнениях. И ни вы, ни я не были друзьями Ройса. Нам обоим это известно, и сейчас не время лицемерить. Но в одном, я думаю, у нас с вами не может быть разногласий. Мы оба всегда его уважали. А ведь он неизменно смотрел правде в глаза, какой бы горькой она ни была. И мы прекрасно знаем, что он не захотел бы прятаться от правды перед лицом собственной смерти.
