Ее не было дома в десять тридцать.
И в одиннадцать ее тоже не было дома.
В половину двенадцатого я пожалел о том, что ничего не жрал. Ухмыльнулся.
В одиннадцать сорок пять с легким сердцем сбежал по лестнице вниз.
Она стояла в подъезде, темном подъезде, рядом с закутком, в котором хранятся коляски и санки, курила и тихо смеялась. Дверь на улицу была приоткрыта, и я успел заметить, что снова крупными хлопьями полетел снег.
Но побрел не в белый снегопад, а следом за ней по серой лестнице наверх.
Забыл сказать: она держала меня за руку.
– Ты знаешь… – начала она на кухне.
Но я сразу перебил ее. Я как-то сразу перебил ее:
– Ты же не курила, ты бросила курить, – выпалил я.
– Тебе бы мои проблемы… – процедила она сквозь зубы.
И я тогда подумал, что наш разговор меньше всего на свете похож на разговор двух влюбленных.
– Извини, икры нет, – продолжила она после некоторого молчания. – И шампанского тоже нет.
– У меня дома есть изюм и рис, – говорю я ей.
– Хи-хи-хи, – отвечает она желчно.
А я-то и не шучу. И вот задумался.
– О чем? – спрашивает она.
– Как бы тебя развеселить.
– Прочти что-нибудь из Лермонтова.
– Давай лучше расскажу, что задумал…
И не рассказал, потому что она лишь вежливо пожала плечами.
Да и есть ли что рассказывать? Если честно, то нет. И завтра будет неловко. Ну придут они. Ну наполнят бокалы. Ну посмотрят на меня. А дальше? Стану я неловким. Забормочу что-то. Руки у меня задрожат. Тьфу.
Я обвел кухню блуждающим взглядом. Наконец взгляд мой наткнулся на нужный предмет. Я вскочил и вытащил из кухонного шкафчика хрустальную салатницу.
– А спорим, что я выжру полную…
– Оливье? – брезгливо поморщилась она.
– Водяры!
Она задумалась. Потом оживленно махнула рукой:
– А давай!
…Помню – водка тяжело отдавала средством для мытья посуды со вкусом лимона. Потом я, кажется, упал. А она вскочила. Начала бегать, кричать: «Что я скажу бабке? Что я скажу бабке?». После, как всегда, моя возлюбленная кое-что придумала. И я даже успел посодействовать ее плану. Ведь у каждого человека должен быть план. Конкретно: я дал накинуть на себя куртку, вышел из ее квартиры и кубарем покатился по ступенькам вниз. Первые десять ступенек помню, а дальше что-то все более и более смутно.
Метрах в пятидесяти от ее дома заснеженный овраг. Смотрю со стороны, а она меня мертвого туда через ночь на саночках везет. Тихо-тихо скрипит снег под полозьями этих саней.
Тихо-тихо.
