Думаю обо всем этом невесело, пока одеваюсь; выхожу из дому, топаю до перекрестка.
И надо же случиться, что на перекрестке я встречаю директора.
– Так-так, – вместо здорово живешь начинает он, – сам болеет, а сам дома не сидит.
Вроде и в шутку сказал, а вроде и серьезно.
– Дак, – говорю, – как в стихотворении Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу…». Такой вечер, значится… И микробы обратно же на свежем воздухе дохнут.
Пошутить.
Двигаюсь дальше.
И опять встреча. И снова такая, что и не хотелось бы, да вот…
Братан троюродный пилит.
– Здорово, – говорит.
– Здорово, – отвечаю. – Денег нет.
Ну ему неловко стало.
– Да я тебя, – сопит, – про деньги и не спрашиваю.
А сам здоровый и пьяный. Может и позабыть, что брат. А мне с ним разве сладить? Я же росточку-то… Метр восемьдесят – метр шестьдесят. Да и пузо у него поболе моего животика будет.
– Да и я не спрашиваю, – поспешно говорю ему, пока он не закипел, как бабушкин самовар.
Брательник мигом успокаивается.
– Я тебе завтра долг отдам.
Подумав, добавляет:
– Через неделю.
Стоим и молчим.
Глупая, если разобраться, ситуация.
– А я, – говорит, – пью. Сдуру.
Эка удивил. Вот если бы наоборот.
Но огнь беседы следует поддержать, если имеешь дело с родственником, да еще буйным.
– Сдуру, – говорю, – можно член сломать.
Пользуясь моментом гармонии в братских отношениях, двигаю дальше.
У писателя в окнах темно, а дверь закрыта.
Но я-то знаю, что это он от меня прячется.
Стучу в окно. Одно, другое, третье.
Наконец дверь открывается.
М-дя. Рожа у него, что у моего братана. Даром что не пьет. В завязке. Работает по ночам. Но я думаю, что не только работает…
– Слушай, – начинает он вместо «здравствуйте», – я тут занят немного…
Но я же мужчина габаритный. Впихиваю его в дверной проем. Захожу сам.
– Много да немного. Ставь чайник.
– Слушай…
Наклоняюсь к нему, принюхиваюсь. А он и напрягся сразу. Привычка.
– Чего ты…
– Зубы у тебя гниют, что ли…
Писатель вздыхает и понуро ставит чайник. Мы уже на кухне стоим.
Писатель бросает заварку.
– Пожрать просто не успел, – оправдывается он.
– Ты с зубами аккуратнее, – раскачиваю я тем временем разговорную телегу. – А то один тут был… Сантехник. Приходит ко мне. Сделал все. «Пятьсот», – говорит. А я и руками замахал. «Из трубы, – говорю, – лучше пахло. Как с тобой баба-то спит?»
В таком духе беседовали еще часа два.
Наконец писатель сломался и стал разговаривать нормально и глубоко.
Мы стояли на крыльце его домика. Писатель курил, я сосал маленькую конфетку и думал, что проживу все-таки дольше, чем мой собеседник.
