– Спасибо, те…
Но Дворянши уже и след простыл. Тогда Сашка вышел на дорогу и поворотил к деревне.
– Эй, нечистый, куды тебя принесло! – оклинул его у околицы старик Никифор, который мучался от неловкости, что стал невольной причиной Сашкиной медленной погибели. – Прибьют мужики. Уходи скорей.
– Хорошо, дедушка, – кивнул Сашка. – Только своих навещу.
– Да и не твои они теперь, – стал было возражать Никифор, но махнул рукой – мол, все равно пропадать парню.
И Сашка пошел к своим.
Потом оглянулся и посмотрел на старика через левое плечо.
Никифор схватился за грудь, упал на дорогу и захрипел.
– Дедушко! Дедо! – со всех ног бежали к нему деревенские ребятишки…
Дольше всех полз отец. Но и криворотого скрутило на пороге поскотины.
Тем временем Сашка запряг лошадь в телегу, пытливо оглядел клячу и повозку со всех сторон, покачал головой.
– Ну ничего. Сгодится на перво время. Нно. Ступай, холера…
Через сутки он вез первых пассажиров.
– Что полыхало? – кивнул Сашка на восток.
– Русь, – ответил хмурый пожилой мужик. – Мор тама. Вот и пожгли соседи. Гибло место.
– А народ?
– И народ.
– Всех?
– Знамо всех, – ответил второй попутчик, сын мужика. – Ни полотна, ни образа. Уж соседи старались…
На дорогах был толстый слой обледеневшего снега, укатанного широкими полозьями дровней, но полозья саней были немного у́же, кроме того, под них приделывали железные полосы, которые называли тормозами. Они действительно тормозили и не давали саням раскатываться, если дорога имела поперечный уклон, или на поворотах при быстрой езде. Но и слой обледенелого снега сани разрезали до самой земли. Полозья саней утопали в снегу, и сами сани ползали на брюхе.
По обе стороны деревни стояли девки на выданье и ждали. Пригласят, прокатят, сосватают. И ничего, что лошадь в открытой кибитке может фыркнуть в лицо седоков или обмазать их спины теплой слюной.
В кольцо, образованное подводами с седоками, въехать было трудно. Теснота – а ехать надо. Ведь в кибитке… Черные сапоги с длинными голенищами, с напускными или высокими подборами, широкие суконные штаны, суконный же, не по зимнему холоду жилет да лихо заложенная набекрень фуражка на голове.
Или уж попроще. В длинной сибирке… В кафтане понитке… В полушубке овчинном.
Штейн залюбовался на русский праздник. Особенно – на русских девушек. Пальто в талию, такие же шубки и широкие юбки, собранные по талии, делали их похожими на городских барышень.
Штейн готов был уже пуститься в пляс. Но ему пора было уезжать. В праздник. Так решил он сам. Чтобы лучше запомнилась русская деревня, в которую он уже вряд ли когда-то вернется.
