Нашу обезумевшую от бушующих подростковых эмоций группу сопровождающие учительницы исправно таскали по музеям и дворцам, а по вечерам бдили в фойе отеля, отлавливая беглецов. Если эту замызганную комнатушку, конечно, можно было назвать фойе. Да и отель был никаким не отелем, а скорее беззвездным пристанищем для малоимущих, коими мы и являлись. Мы жили по шестеро человек в номере, двери которого не закрывались плотно, так что спать приходилось со светом, пробивающимся из коридора, и под никогда не стихающий хохот другой молодежи. Матрасы на двухъярусных железных кроватях были обтянуты скрипучим пластиком, а место было рассчитано столь скудно, что, присаживаясь на нижнем этаже, макушкой мы упирались в верхнюю пружину, из которой потом, пища, доставали запутавшиеся волосы.
Тем не менее жаловаться никому не приходило в голову. Слишком уж эти головы были вскружены свободой и безмятежной романтикой, зашкаливающей даже в присутствии наших строгих надсмотрщиков. Мы ныли от очередного визита в какой-нибудь музей, и даже в Лувре, впечатленные больше стеклянной пирамидой, чем Джокондой, рвались непонятно куда. Главное, чтобы там было поменьше искусства и исторической значимости и побольше темноты и злачности.
Поэтому, когда нас притащили отстаивать километровую очередь перед музеем Орсе, восторга с нашей стороны было маловато. Апрельская погода, которая нас баловала в первые дни, нахмурилась и то и дело пугала ожидающих отдельными брызгами дождя. В конце концов дождь все-таки ливанул с нехилым напором и обдал нас серой волной прямо перед входом, что всем показалось слишком уж обидным и совсем испортило настроение и желание приобщаться к прекрасному.
Сдав капающую куртку в гардероб, я хмуро последовал за вымокшей кучкой одноклассников, уже у входа мечтая о выходе и чашке горячего шоколада. Но стоило мне войти в главный зал… Честно говоря, я до сих пор не могу объяснить себе всей чарующей особенности этого пронизанного светом места. Свет. Наверное, это и есть один из главных секретов бывшего вокзала. И именно тот факт, что раньше тут стояли поезда. Как и произведения искусства, предназначенные для движения, а не статичности. Но я забегаю вперед. Когда я впервые оцепенел от раскрывшегося передо мной музея, я еще понятия не имел об изначальном предназначении этого здания. Я просто провалился в свет и обещание множества кроличьих нор, среди которых каждый непременно найдет подходящую именно ему.
