Несмотря на некоторую грубость, мне показалось, что атмосфера начала разряжаться. Этому также поспособствовала очень вовремя подоспевшая официантка с большим блюдом, на котором горой громоздились морские яства. Девушка опустила явно тяжелое блюдо на середину стола, поставила перед нами тарелки, пожелала приятного аппетита и убежала.
– Вот чем тебе не Таня, например, а? – спросил Барон.
Я таращился на громадного лобстера и не понял вопроса.
– Кто не Таня? – поднял я вопросительный взгляд.
– Лобстер, Адам! – покраснел Барон от злости. – Да что с тобой, в конце концов? Официантка чем тебе, например, не нравится? Что есть в московской Тане, чего нет в Тане амстердамской?
– А откуда вы знаете, что официантку зовут Таня? – совсем запутался я.
– Адам! – взвыл Барон и наклонился ко мне через стол. – Разве ты не понимаешь, что имена не имеют никакого значения? Таня – не Таня… Да называй их, как хочешь! Чем тебе эта девчонка не подходит?
Я побоялся признаться, что даже не обратил внимания на девушку, и смущенно попытался выискать ее среди столов, но не смог.
– Да нормальная девушка, – пробубнил я. – Просто я ее не знаю…
– А ты узнай! – щедро развел Барон руками, как царь, предлагающий одну из своих дочерей.
– Но… Зачем? – искренне удивился я.
– Как зачем? – вновь нахмурился он. – Ты же только что сам говорил про развлечения!
– Но…
– Ладно, хватит! – раздраженно перебил меня Барон. – Ты сначала поешь, что ли. А то, смотрю, пустой желудок начинает поедать твои мозги.
За долгие годы знакомства я успел привыкнуть к манере общения моего наставника и уже давно не обижался на подобные выпады. К тому же я и вправду был голоден и совсем не прочь хоть немного помолчать, так что с благодарностью принялся за долгожданный ужин.
Спустив полторы бутылки вина, мы сидели уже довольные и румяные перед ведерком шелухи и обсуждали новости отечественной культурной жизни. С начала нашей трапезы Барон ни слова больше не проронил о моей вышедшей из строя личной жизни, и я уже понадеялся, что тема эта исчерпана. Я не привык обсуждать свои увлечения с кем-либо. К тому же увлечение такого масштаба со мной случилось, надо сказать, впервые, и я пытался не обсуждать свои чувства лишний раз даже с самим собой. Куда комфортнее мне было плавать по проверенным ручьям, а не барахтаться в океанских волнах, грозящих накрыть с головой и утянуть вниз.
– И все же, Барон, – сказал я, когда мой собеседник, только что пламенно ругавший одну новую постановку, задумчиво отпил вина. – Вы же любите искусство. Живопись, музыку, литературу, театр… А мир, в котором и ради которого это искусство и существует, презираете. Как так?
