– Где ж товар?! – слабо возмущается дед. – Барышня вроде, и хорошенькая.
Снова блымает мне.
– Эта хорошенькая ранила психолога в горбольнице! Вишь, спеленали её. Буйна!
Подключается шрамированный:
– Но наш завотделением её хорошо накачал, смирной будет до завтра.
– Эх, дубьё! – качает головой дед. – Вам бы только накачивать кого. Подходу не знаете!
– Ваши знают, вот и найдёте подход. А пока вот тут распишись, – суёт деду какую-то бумагу. Тот черкает и встаёт из-за стола.
– Ну что, красавица, идём что ли?
– Пашка, проводи, – кивает лысо-полосатый шрамированному, и тот снова хватает меня и волочёт. А сам на место деда плюхается и достаёт какой-то прибор: плоский такой, с кнопками.
Что он там делает, уже не рассмотреть, за угол ушли. Дед заводит меня в комнату, и пусть она не такая, как в лаборатории, и нары поплоше, но у меня щемит глаза – никогда своей комнаты не было. Да что там – даже холщины! Даже нар!
Тут нары, столик, сидуха, и главное – окно. И солнце, и небо, и лес.
Сажусь на нары, тогда Пашка со шрамом машет деду: бывай и уходит. А дед качает головой и начинает меня распутывать.
– Что ж ты, красавица, такая молодая, а уже на людей прыгаешь? Нехорошо это.
Ворчит незло.
– Там были спящие, – говорю ему. Ой, как же руки затекли. И ноги! Свобода! Кайф! – А эта, с пружинками, пси-хо-лог, так ведь? Вот, не хотела дать мне их убить. Но я должна, понимаете. Вам же лучше будет. Все беды от спящих, факт.
– Откуда ж ты взялась такая, со спящими своими?
Киваю за окно. Из-за леса, мол.
Но дед понимает по-своему:
– И Демьяновки, что ль?
– Нет же, – головой верчу так, что как не открутилась, – из Залесья. Наша с бабой Корой и Тотошкой холщина пятая от базара.
Дед смотрит с жалостью, гладит по голове.
– Эх, касатонька, не вовремя ты того, – приставляет большой палец к голове, растопыривает ладонь, крутит у виска и присвистывает: – У нас сейчас оптимизация, нормальных специалистов нет. Разбежались все. За зарплату-то такую дурков терпеть! А что были – в городе сёдни. Совещаньеце у них, один Шумских здесь да я. Сейчас пойду кликну его. Какой-никакой, дохтур, хоть и шумских на всю голову сам.
Уже никто не страшен, накатывает усталость и клонит в сон. Вытягиваюсь на нарах и бормочу:
– Ты хороший, Петрович.
– И ты, касатонька.
Он гладит меня по голове.
– А меня ведь уже раньше другой дед спас, там, – показываю пальцем за плечо, где лес. – Первый правильный, которого я тогда увидела. Только злой, ругался всё. И вонял луком. Карпычем звали.
