Летали над ночным городом, забирались вверх так высоко, что могли тронуть звёзды.
Те, алмазные, подмигивали и дразнили.
Уэнберри, скот, подсуетился и тут. Не терпелось ему перед новым начальством выслужиться и в форму инспектора скорее прыгнуть. У него, разумеется, свои резоны имелись. Только вот он их не озвучивал никогда.
Просто пошёл и спалил. Мишеля и его друга.
С нарушителями сюсюкаться не стали, первый же прорыв грехов – и бросили в бой. Необученных, едва державших оружие. Они бились храбро, но где мальчишкам в одиночку убить грех? Мишеля Обжорство, Гула, разорвал пополам. Глаза ещё смотрели, рот открывался, как у рыбы, но маленький исполнитель поднял большой палец вверх – мол, во, ты молодец! Даже умирая, думал о других.
Потом налетели старшие, справились быстро.
Когда вернулся, первым делом нашёл Уэнберри. Бил долго, со смаком, совсем по-простолюдински, кулаками по красивой морде. Тот умывался кровью и не сопротивлялся совсем.
Когда парень устал, «милорд» сплюнул кровь и сказал:
– Нас собрали в зале наблюдений. Чтобы видели кару за непослушание. И когда Мишеля… когда он погиб… они на весь экран показали его лицо… глаза…
Уэнберри вцепился себе в волосы и завыл.
Плюнул на него, ушёл. Затаился надолго. Не было сил воевать.
Однажды увидел Эйдена Карца. Снова в белом и довольного.
– Как? Они же отрезали вам крылья?
Был необычайно рад за учителя, но удивлён.
– Судье крылья не нужны, он может летать без них.
Подмигнул и ушёл, словно сказал: сам поймёшь как-нибудь.
…Терпеть не мог родительский день: никто ведь не приезжал. Поэтому забивался куда-то угол, чтобы не видеть и завидовать. Но как-то раз позвали. В комнате для гостей топтался грязный бродяга.
Посмотрел на него с пренебрежением.
– Чего тебе? За деньгами – к деду.
Бродяга ухмыльнулся невесело.
– Я батя твой.
Не обрадовался – объявился через тринадцать лет!
А тут фотограф с глупой своей клацалкой: давайте на память да давайте на память! О чём? О бате, что приходит раз в тринадцать лет? Но сфоткался и выгнал к чертям. В следующий раз пообещал выбить глаз. Свою фотку порвал.
Первый раз обратился как и все, в пятнадцать. Но когда потенциал зафиксировали – испугались даже. Таких, мол, в наших рядах ещё не было. Уэнберри в кои-то веки стал вторым. Акадею вдвоём завалили.
Грехи так и лезли. Говорили, это из-за каких-то бунтов в Залесье. Мол, там живут одни отбросы, но туда возят продукты. А если возят, значит, есть дыра. В ту дыру и лезут. И принято было Залесье не кормить. Пусть сдыхают. Падшие же, кто жалеть станет.
