Ровно до тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать.
Наступило Рождество, и мы отправились с подругами колядовать. Насмеявшись до колик, наевшись сладостей, извалявшись в снегу до зубовного стука, мы нагрянули в дом кузины Ядвиги погреться, где кто-то вспомнил об обычае гадать на святки.
Разогрели баню, принесли свечи, зеркала и прочую нужную для ворожбы утварь, и принялись вызывать суженого-ряженого. Конечно, ни к одной из нас жених не явился, но повеселились мы вволю. Я даже пересказала сон о „принцах“, которые с другой стороны зеркала собираются и нас, невест, оценивают.
— Ой, — всплеснула руками Ядя, — выходит, не только ты смотришь в зеркало, но и зеркало смотрит на тебя?
Позже, уже в усадьбе, делясь с мамой впечатлениями, мы с Ядвигой узнали, что гадали неправильно — жениха нужно было вызывать в одиночестве и в полной тишине. Только тогда он, может быть, и придет.
Ночью мне не спалось. Не давали покоя воспоминания мамы о том, что одна из ее подруг видела в зеркале лицо суженого, а спустя год исчезла, оставив записку, что вышла замуж и уехала с любимым навсегда. Этот рассказ удивительно перекликался с моим давним сном, и мне нестерпимо захотелось заглянуть в зеркало. А вдруг я увижу Генриха? Глупость, конечно.
Я не стала будить Ядю, которая посмеялась бы надо мной, и отправилась в баню одна, нарядившись в самое красивое платье. Мне хотелось поразить принца. Прихорашиваясь, я представляла, как приятно удивится Генрих, увидев, в кого превратилась замарашка. Если конечно он появится.
И он появился. Стоило только произнести: „Суженый-ряженый, приди со мной ужинать“.
— Агнешка, я иду за тобой, — произнесло в зеркале отражение того, чьи прекрасные черты отпечатались намертво в моей памяти. И я вдруг поняла, что детская влюбленность никуда не делась, и как бы я не уговаривала себя, что давние события не могли произойти на самом деле, в душе всегда верила, что той рождественской ночью побывала в гостях у принца.
— Только не произноси „Чур, меня!“, иначе я не найду дороги к тебе, — улыбка осветила лицо Генриха, а я густо покраснела. Слова? Какие слова? Я забыла, что умею говорить. Сидела в холодной бане, обхватив плечи руками, и тряслась. От страха? От счастья? Не знаю.
Пришла в себя только тогда, когда распахнувшаяся дверь впустила морозный воздух, а за спиной раздался тихий голос:
— Я верил, что ты моя судьба.
— Ты не изменился, — сумела произнести я, поборов смущение. Мои плечи укутывал полушубок Генриха, его ладони согревали мои, а облачка наших дыханий смешивались. Мы сидели на ковре в пряничном домике, за его окнами играла вьюга, и в чуть приоткрытую дверь залетали снежинки.
