Недавно я завесил окно в ванной одеялом и выкрутил лампочку. На этот странный поступок меня подвигла зубная щетка жены, выглядывающая из хромированного стаканчика. Когда я мыл руки или принимал душ, щетка укоризненно смотрела на меня, испытывая мое угасающее мужество.
Если в один прекрасный день человек исчезает по дороге домой из пекарни, зубная щетка становится символом надежды.
Ты начинаешь просыпаться среди ночи, чтобы потрогать, мокрые ли у нее щетинки.
Я мысленно рисую пекарню и пирожные, чувствую запах масла и вкус каждого кусочка.
Фашистского офицера, искалечившего мою мать, звали Ганс, он мой отец, и они любили друг друга. Она выжила и уехала в Америку, потому что появился я — ее защитник, крошечный запретный росток.
Я никогда не показывал жене фотографию отца. Она не поймет, чем я горжусь. Я унаследовал его стойкость, его способность любить. Нас связывает утрата.
По площади разносился грохот выстрелов. Головы падали на мокрые булыжники мостовой. Обувь заставили снять заранее.
Мой отец. С закрытыми глазами. Выпускающий обойму за обоймой в мужчин, женщин, детей.
Внезапно к нему возвращается разум. Он открывает глаза и опускает оружие.
Пусть мой отец стрелял в мою мать, мне хочется верить, что именно любовь отвела пули от ее сердца.
Пока живые люди превращались в неотличимые друг от друга тела, отец поднял мою мать, отнес в еврейское гетто и нашел врача, семья которого голодала. Врач остановил кровотечение и вытащил пули, не попросив за эту услугу даже яблока.
До того как вообразить глухоту, я лежал в постели без сна, думая о матери. Она ехала в поезде, несущемся через замерзшую Германию: снег, горы, кругом солдаты в тяжелых шинелях курят и вспоминают своих жен. Пограничники просматривают ее документы и вывозят коляску на холодную платформу, где стоят грузовые поезда, набитые мясом, фруктами и вином. На глазах у людей, чьи желудки парализовал голод. Фотография цветущего сада моей бабушки была спрятана в мамином платье, отделявшем меня от искалеченного континента.
В утро, когда моя мать отправилась из Ливерпуля в Нью-Йорк, шел снег. Поэтому я сразу понял, что женюсь на девушке, сидящей напротив, — как только она спросила, слышно ли, как падает снег. Написала этот вопрос у себя на ладони.
Бывает ложь, которая при определенных обстоятельствах становится единственной правдой.
Той ночью в гостинице мы спали обнаженными — переплетение конечностей, мышц и костей, соединенное страхом и новизной.
