Отец Эдгара, красивый солидный мужчина, от которого пахло сигарами и одеколоном, запретил ему выходить из квартиры без взрослых, но он часто засиживался на работе допоздна, и Эдгар знал, что его не поймают.
Проскользнуть мимо привратника Стэна было проще простого. Тот любил залить за воротник и каждые два часа исчезал с поста минут на пятнадцать, а вернувшись, норовил принять как можно более трезвый вид, из-за чего казался еще пьянее.
Перейдя через Пятую авеню, Эдгар устремлялся по тропинке в самую гущу деревьев. На входе в парк слонялись туристы, позирующие уличным художникам, жонглеры огнем, любители шахмат, одинокие секретарши и кучки бездомных, увлеченно обсуждающие погоду. Дальше, между огромным платаном и скоплением сиреневых кустов, пряталась скамейка, где мама рассказывала ему секреты.
— Без тебя мир был бы неполным, — сказала она ему однажды.
В скамейке не было ничего особенного. Маленькая, деревянная, она темнела от дождя.
Эдгар недавно подслушал, как отец говорил кому-то по телефону, что никогда не смирится со смертью жены, а просто научится жить с этим. Привратник Стэн сказал Эдгару, что мама теперь в лучшем мире, но Эдгар не мог представить себе ничего лучше парка, особенно весной, когда взрывается душистыми фейерверками сирень, проливая свой аромат на травяной ковер.
Ножки скамейки обвивали чайные розы, которые мама называла розами Питера Пэна, потому что они оставались мелкими и не хотели взрослеть.
Когда мама заболела, она, несмотря на предписания врачей, тайком уходила с Эдгаром в парк, и они потихонечку гуляли по дорожкам. Спустя три месяца после постановки диагноза мама уже могла ходить только с тросточкой, на которую опиралась, как усталая акробатка. Потом ее руки и ноги совсем исхудали, и она перестала выходить из квартиры. Тогда Эдгар завернул согнувшуюся от маминого веса трость в бумагу с рождественским узором и положил к себе под кровать. Тросточка согнулась под тяжестью ее любви.
Через неделю после маминой смерти Эдгар проснулся рано утром, услышав, что отец убирает в мамином шкафу. Он увидел через щелку в двери, как тот сердито хватает мамины вещи — свитера, юбки, белье, носки — и запихивает в мусорные пакеты. Идя через парк после школы, Эдгар вспоминал стук плечиков в шкафу и тяжелое дыхание отца — агонию брошенного.
Эдгар злился на отца, который решил выбросить мамины вещи, словно старую подшивку воскресных газет, но ничего ему не сказал. Собственно, они вообще разговаривали только о работе и школе.
