Бойцы заняли исходное положение. Тяжелая артиллерия разрывала мрак ночи кровавыми полосами огня. Воздух колебался от тяжких взрывов. Черная земля, поды маясь в небо, осыпалась обугленными комьями.
Бойцы сидели в окопах, прижавшись к влажным стенам.
И вдруг в окоп неловко свалился человек. И когда он поднялся, браня свою неловкость, все увидели, что это Павел Филиппович.
Оглядевшись, Павел Филиппович строго спросил:
— Где тут у вас поспать пожилому человеку можно?
Подложив себе под голову свою зеленую медицинскую сумку, Павел Филиппович улегся в земляной нише. И скоро между интервалами канонады все услышали храп Павла Филипповича.
На рассвете орудия смолкли. Цепи бойцов поднялись и пошли в штыковую атаку.
Вместе с бойцами был и Павел Филиппович. Полы его шинели были подоткнуты за пояс. Он бежал с озабоченным и серьезным лицом человека, очень занятого, целиком поглощенного своим делом.
И когда мина разрывалась почти рядом, Павел Филиппович, присев на корточки, оглядывался на воронку с таким раздражением, с каким глядел у себя там, в Малых Кочках, на сиделку, когда она, входя в операционную, неосторожно хлопала дверью.
И Павел Филиппович работал. Перевязав раненого, он взваливал его на спину и тащил на перевязочный пункт. При этом лицо его багровело, на лбу появлялись капли нота, он моргал, тяжело дышал. Все-таки возраст давал себя знать.
Но когда он разговаривал с раненым, добродушная, милая улыбка не покидала его лица.
— Голубчик, — сипло и удивленно произносил Павел Филиппович, — да разве это боль? Вот когда зубы болят, — это, действительно, боль.
И, склонившись, Павел Филиппович бережно и ловко бинтовал ослабевшего бойца.
И странно, такая же добродушная, хорошая улыбка появлялась и на помертвевшем лице раненого.
Все дальше и дальше уходили бойцы, расчищая себе путь во вражеских укреплениях.
Все длиннее и длиннее становился маршрут Павла Филипповича от места боя до перевязочного пункта.
Начало смеркаться.
В темном чадном воздухе летали какие-то черные клочья не то пепла, не то жженой бумаги.
Павел Филиппович устал, он был уже без шинели, ворот гимнастерки расстегнут, лицо темное, пыльное.
Он потерял где-то пилотку, сбитую с головы толчком горячего воздуха от близкого разрыва снаряда.
Но по-прежнему на его лице оставалось озабоченное выражение очень занятого человека, немного сердитого на то, что ему мешают спокойно работать.
Павел Филиппович лазил по окопам, заваленным трупами немецких солдат, заглядывал в каждую воронку и бодро выкрикивал:
