Стараясь перекричать шум мотора, Савкин рассказывал Госякову о том, как он с одного выстрела из орудия № 4 подбил вражеский танк и вывез его под огнем на буксире, но в пути немецкий офицер вскочил к нему в кабину и хотел задушить. Савкин задушил его сам левой рукой, не выпуская баранки из правой.
И опять, конечно, Савкин врал, потому что танка он никакого не подбивал и офицера не душил, но то, что он вывез из-под обстрела на тракторе наш подбитый танк, — это была правда.
Госяков вежливо слушал Савкина. Он не возражал ему, потому что кто станет грубить человеку, сидящему у руля в темноте, невнятной, как бездна, и видящему своими кошачьими глазами все, что нужно.
Когда подъехали к тому месту, где шоферы сворачивали на объезд, избегая огня «кукушек», Савкин внезапно заявил, что объезжать он не желает, потому что ему некогда.
Приказав Госякову вылезти из кабины, он спросил:
— Когда встречная машина тебе полными фарами лицо засвечивает, ты видишь что-нибудь?
— Глаза до слез щиплет, где тут! — промямлил Госяков, не понимая, к чему клонит Савкин.
— Ну, так вот, я эту шпану из леса выкину, — и Савкин щелкнул затвором, загоняя патрон в патронник. — Ты за мной иди. Как увидишь — по мне сажают, дуй в то место ракетой и освещай. Понятно?
— Есть! — оживился Госяков, но потом тревожно спросив: — А если тебя с первого патрона ухлопают, куда я с машиной деваться буду?
— Меня офицер ихний хотел на обе лопатки положить, — сердито сказал Савкин, — а он в гамбургском цирке борцом был, медали имел. А как я его французским ключам по котелку съездил, так он все нельсоны забыл.
Госяков скорбно вздохнул и, набив карманы ракетами, пошел вслед за Савкиным, проваливаясь по пояс в снег.
Лес, слипшийся во тьме в черный, непроглядный массив, скоро стал прозрачным и светящимся. Пронзительный свет, возникая в нем, горел странным колдовским синим, красным и белым цветом.
Это было бы необыкновенно красиво в очарованной тишине ночи, если бы не сухой зловещий стук автомата и не ответный хлесткий винтовочный выстрел.
И опять тишина, опять мрак. И снова цветущее дивное сияние, и стук автомата, и хлесткий винтовочный выстрел.
Потом наступило полное безмолвие.
Выползшая на небо луна тлела холодно, как гнилушка, и снег вспыхивал кроткими огоньками.
На дорогу вышел Госяков, обвешанный тремя немецкими автоматами. Он был возбужден и кричал взволнованно, все время оборачиваясь к Савкину:
— Я же последнему прямо в морду залепил! Аж жареным завоняло! Вот подсветил, так подсветил.
