Уже перевалило за полночь и всякая надежда выпить вместе с Иоаной рюмку водки по случаю Нового года исчезла. Последний конвой пленных итальянцев из-под Серафимовича прибыл в лагерь как раз во второй половине последнего дня 1942 года. Повторилось с точностью то же самое, что происходило с тех пор, как началась война, с каждой новой группой военнопленных, неожиданно прибывавшей к воротам лагеря. Резервные палаты госпиталя заполнялись больными, ранеными, обмороженными, контужеными, дизентерийными больными, людьми, истощенными до предела.
А на этот раз их, возможно, было больше, чем когда-либо. И все же он надеялся, что, после того как Иоана отдаст распоряжения доктору Раду Анкуце, Штефану Корбу, распоряжавшемуся санитарами, и двум медсестрам и решит текущие дела в госпитале, им останется по крайней мере очарование и приподнятость первых мгновений новогодней ночи.
Это был, конечно, предрассудок. Предрассудок, от которого он не захотел бы отказаться ни за что на свете.
Вначале он думал даже сопровождать ее, будучи твердо убежден, что оперативнее решит все срочные дела. Однако Иоана, не представляя, какие сюрпризы приготовила ей эта ночь, категорически отказалась:
— Нет! У каждого своя работа!
— Но ведь я всегда тебе помогал, — настаивал он.
— Потому что тебе казалось, что я слишком молода для своей работы.
— Я и теперь утверждаю то же самое.
— Вот именно поэтому я и хочу доказать тебе, что могу справиться сама.
— Тебе будет трудно.
— Мне нравится преодолевать трудности.
— Но такого количества больных и раненых у нас еще не было!
— Я привыкла.
— Ты просто упряма!
— Пусть будет так!
— Можно сказать, что я только теперь начинаю узнавать тебя.
— Очень плохо, — упрекнула она, — у тебя было достаточно времени, чтобы узнать меня… И на этом поставим точку! Настаивать бесполезно. Я ведь не вмешиваюсь в твои дела. И к тому же я буду нервничать, зная, что ты находишься рядом. Понимаешь?
— Дорогая, ведь это новогодняя ночь!
— Да?
— Да! И я хотел бы, чтобы мы провели ее вместе. Пусть даже и под госпитальной крышей.
— В этом не было бы никакого очарования.
— Значит…
— Я сделаю все возможное, чтобы освободиться до полуночи.
— А если не успеешь?
— Обещаю тебе стоять по стойке «смирно» и думать о тебе, пока часы не пробьют двенадцать ударов.
— Тебе не кажется, что этого слишком мало? — с горечью улыбнулся он.
— Нет, мой дорогой! — игриво возразила Иоана. — В моем сердце эти двенадцать ударов будут звучать всю ночь. Для тебя одного!
