— Из пустого железного ящика появилась копия завещания. — Госпожа Виннер прочистила горло. — По нему Ольга становится временной, но ключевой фигурой. И наш общий друг господин Семирядин решил добиться ее руки и сердца, — изложила она в итоге новую концепцию плана в свете открывшихся неспрогнозированных ранее событий.
Молчавший до сего момента Мякинец саркастически ухмыльнулся и, вытащив изо рта смердящую сигару, молвил по-русски:
— Не теряется дядя…
Хартман неодобрительно зыркнул в его сторону.
— Я хочу знать ваше отношение к подобной свадебной идее, — осторожно проговорила Виннер.
За столиком воцарилась тишина, время от времени нарушаемая лишь тяжелым дыханием Юрия, когда он выпускал дым из легких. Франц размышлял.
— Плохая идея… — изрек он наконец, откидываясь на спинку парусинового кресла и забрасывая ногу на ногу. — Зачем давать нашему общему другу лишние рычаги? Он не справляется и с теми, которые уже в его руках. Пусть остается прикрытием, оболочкой, румяным гусем, из которого вытащили сердце, желудок и прочие потроха и начинили яблоками, например. Или черносливом. Или еще чем-нибудь, что сочтет нужным… шеф-повар. — Хартман снова улыбнулся при этом.
— Когда человека отстраняют от дел, он чувствует это, — со знанием дела заявила Ангелина. — И может натворить глупостей. От обиды. А Семирядин и без того слишком закомплексованная личность.
— Он не есть личность, — вновь не удержался от высказывания Мякинец, но на этот раз использовал в обращении ломаный английский. Иностранные языки давались ему не очень хорошо. — Он — дурак.
— Бойся дураков, Юрочка, — ответила госпожа Виннер по-русски, бросив короткий взгляд на сообщника.
— Нет-нет! — протестующе замахал руками Хартман. — Отстранять не надо. Существует оригинал завещания, существует нотариус со своей конторой… Шикарная возможность для господина Семирядина утвердиться, обрести в собственных глазах солидную роль… Отдайте ему эту роль, — распорядился большой босс и добавил, обращаясь напрямую к Юрию: — Приставьте к нему помощников из своих людей. Только, пожалуйста, не откровенных головорезов, — взмолился он.
Его последнее изречение задело Мякинца за живое. Он обиженно выпятил вперед нижнюю губу и загасил, наконец, свою вонючую сигару в пепельнице. Одернул пиджак.
— Откровенных головорезов не держу, — с достоинством высказался он. — Слишком перспективное дело, чтобы рисковать из-за дешевой рабочей силы.
Хартман поднялся на ноги быстрым по-спортивному движением. Сладко потянулся и принялся расстегивать пуговицы рубашки у себя на груди. Сначала на обозрение его сообщников предстал дорогостоящий золотой крестик, а потом джунглеподобные заросли на груди, еще более густые, чем на ногах. Рубашка легла на натянутую парусину.
