– И гусениц, – говорю я.
– Пап, каких еще гусениц? – требует сын, почуяв историю.
Молчу и щурюсь. Секрет.
– Правда, что вы с моей мамой видели призраков? – спрашиваю не для себя, для него, и чувствую: он немедленно весь обращается в слух. – На балконе…
– Как вас, так их! Старинные господа! Важные! Котелки, трости!
Из Лаврушинского на Большую Ордынку, быстрей, быстрей. Погоди, это начало большой дороги. По ней везли дань в Золотую Орду… На ней селились люди хана, ордынцы… Заходим во двор дедушкиного храма. Пусто, до службы еще часы. Настоящий сад, тюльпаны, нарциссы, розы, но Ваня предпочитает айпад. Седая остролицая женщина-сторож, ничуть не изменившаяся с давней поры, бежит к нам через двор в поношенном сером платье, окруженная пышными, как на кладбище, цветами.
Мимо белого храма и вделанной в него плиты «1733 году ноября 8…» спешим за ней в «дом причта», где мальчику дадут пить и, когда утолит жажду, сладости.
Ореховое дерево могуче и просторно, у корней с дерзостью самозванца разлегся пух тополей.
Запрокидываю голову и получаю солнечную пулю.
– А где скворечник?
Лидия Михайловна смотрит на меня подозрительно. Я всматриваюсь с подозрением в нее.
– Какой скворечник? Давно уже нет, лет семь, наверно. Надо чаще в наш храм…
– А я и не замечал! Я был тебя чуть старше, Ваня, сам сделал скворечник и сам привязал. И потом каждый год вешали новый. Эти места вообще славились скворечниками… Замоскворечье. Замолк скворечник. О, рифма какая! Куда же он делся?
– Скворцы улетели, – говорит женщина-сторож.
– А воробьи могли бы…
– Не до скворечников… – ее голос кроток, – Жизнь такая, суетная. Нету времени на скворечник. Пока сделаешь, пока повесишь, и кормить их надо… Не ешь! – она опоздала, ребенок вскрыл орех и насмешливо вгрызается в творожистую начинку.
– Фу! – он возмущенно сплевывает.
– Их нельзя же, нельзя, еще незрелые, батюшка не велел, они как украшение, мы их не едим, они все пробками пропитаны…
– Один орех еще не грех, – широко крещу его рожицу с губами и зубами йодистой улыбочки.
Окрасившись этим соком, он мгновенно стал похож на маленького юродивого.
– Размахнулся тогда Кирибеевич и ударил вперво́й купца Калашникова…
– Что, Ваня?
– Двоечник, а еще поэт! В школе не учился!
– А дальше?
– И ударил его посередь груди – затрещала грудь молодецкая… – Он стоит под ореховым деревом, дирижируя айпадом, и читает Лермонтова наизусть.
