Она получила степень доктора физики в обстановке уважительного молчания. Новая физическая картина мира в тот момент представляла собой вполне обозримое количество чрезвычайно сложных для понимания книг и статей, написанных менее чем сотней человек.
Поскольку ректор Шарлотты был хорошим другом Нильса Бора, она попросила его написать ей рекомендацию для Института теоретической физики Копенгагенского университета, которую она собиралась послать вместе со своим ходатайством, и однажды, вскоре после официального присвоения ей докторской степени, этот пожилой человек вызвал её к себе.
Впервые они встречались без посторонних. И оба чувствовали, что встречаются две эпохи. Шарлотта знала, что почтенный учёный всё ещё защищал модифицированную ньютоновскую картину мира и что он большую часть своей жизни пытался дать электромагнетизму исчерпывающее объяснение в рамках классической механики.
Перед ним лежала диссертация Шарлотты.
— Мадемуазель Гэбель, — сказал он, — я стал слишком стар, чтобы притворяться. Вынужден признать, что в вашем ходатайстве, равно как и в вашей диссертации, есть целый ряд длинных пассажей, где я даже не понимаю, о чём идёт речь.
— Я уверена, — сказала Шарлотта резко, — что некоторые чувства подвержены самопроизвольному распаду. В жизни отдельного человека, но также и на протяжении истории. Что в прежние исторические периоды люди чувствовали значительно сильнее, чем сегодня.
— Подобное предпочтение прошлого настоящему, — ответил ей пожилой человек, — чаще приветствуется людьми моего возраста.
— Я убеждена в том, — продолжала Шарлотта, решив проигнорировать иррелевантное высказывание, — что каждое чувство оставляет след в самом человеке и в окружающей его обстановке. Каждый атом получает импульс энергии, который сохраняется как спин, определённая вибрация, если можно так сказать, некий трепет частиц. Моя диссертация — это теоретическое обоснование таких следов. В Копенгагене я хочу продолжить работу над этой теорией, чтобы создать основу для эксперимента, который даст возможность эти следы зарегистрировать.
Пожилой человек с безразличием посмотрел на неё.
— И что же вы хотите получить в результате? — спросил он.
— В результате, — сказала Шарлотта, — мы сможем реконструировать прошлое. Представьте себе, что любую стену можно представить как чрезвычайно слабую светочувствительную плёнку. И что мы когда-нибудь сможем проявить все возможные изображения, которые когда-либо отражались на ней. Представьте себе Лувр как большую лабораторию, где мы извлекаем фрагменты античных сцен с фриза Пантеона. Где каждая арка всё ещё резонансная камера, еле заметно вибрирующая музыкой далёкого прошлого. И где мы подносим иглу граммофона к большой вазе с изображением Персея и Горгон и можем услышать голос гончара, перенесённый, словно на звуковую дорожку, его пальцами и сохранённый некоей царапиной на лакированной пластине шестого века до нашей эры.
