Он отпрянул от нее и бросился в спальню как сумасшедший.
Мы заглянули через него на кровать. Она пустовала. Адриенны Биксби не было.
– Почему?.. как?.. где она может быть? – воскликнула госпожа Биксби, растеряв все свое властолюбие.
– Я скажу тебе, где она! – вскричал де Гранден с побелевшими губами. – Она – там, куда ты послала ее, ты, назойливая старая невежда, ты, ты… о, mon Dieu… если бы ты была человеком, тогда я смог бы остановить твое сердце!
– Что вы себе… – начала она в гневном замешательстве, но он прервал ее воплем:
– Заткнись, ты! В своей комнате, глупая, преступно глупая, умоляй le bon Dieu на своих голых коленях, чтобы свинское невежество матери не стоило жизни дочери этой ночью! Ну, Троубридж, друг мой, уходим; дыхание этой женщины – смрад, и мы должны поспешить, если хотим уничтожить ее дурость. Молите Господа, чтобы мы не опоздали!
Мы помчались вниз, пересекли коридоры, уходящие к старому крылу замка, углубились вниз на уровень древнего рва, пока не предстали перед входом в крипту.
– Ах, – едва дышал де Гранден, опустив свой меч и отирая пот со лба тыльной стороной руки, – ни звука, друг мой Троубридж. Что бы ни случилось, что бы вы не увидели, не кричите; мы убьем ее, если разбудим!
Подняв руку, он начертил мечом крест, бормоча невнятно «in nomine»[35]. Я с некоторым изумлением наблюдал за циничным, насмешливым маленьким ученым, вдруг утратившим свой агностицизм и возвратившимся к простому акту детской веры.
Взяв меч в обе руки, он толкнул дверь часовни ногой, шепнув мне:
– Держите высоко фонарь, друг мой Троубридж; в нашем деле мы нуждаемся в свете.
Луч от моего фонаря проник в темную сводчатую часовню – но я его едва не выронил, увидев то, что увидел.
Стоявшая перед древним полуразрушенным алтарем, обнаженная, мерцающая белым телом, прекрасная, словно изящная мраморная статуя под солнцем – это была Адриенна Биксби.
Ее длинные струящиеся волосы, напоминающие мне расплавленное в тигле золото, стекали по плечам к талии. Одна рука поднята властно, а другая ласкала нечто колеблющееся и извивающееся перед ней. Губы, раздвинутые в улыбке, обнажали сверкающие зубы, как у волшебницы Цирцеи, завлекающей терпящих крушение моряков. Она напевала медленную чувственную мелодию – из тех, что я никогда не слышал и не пожелал бы услышать снова.
Я в изумлении смотрел на это, но, присмотревшись, я увидел то, отчего кровь застыла в жилах: ее стройное девственное тело от бедер до плеч обвивала
