— Признавайся чистосердечно, не признаешься — будет плохо, думай давай, что ты еще видел?!
Ли, дрожа всеми поджилками, стал рассказывать, как он влез еще чуть ниже, чтоб посмотреть, чего такое у Линь Хун за пушок и из какого такого места растет. Душа у него ушла в пятки, и потому говорил он тихонько, а у милиционеров сбилось дыхание. Бритый Ли будто снова завел свою байку о привидении, но, когда оно уже должно было выпрыгнуть, история вдруг пшик — и кончилась. Ли сказал, что, когда он должен был вот-вот увидеть волоски на лобке Линь Хун, Стихоплет сгреб его, и в итоге он ничего не увидел.
— И ведь такой малости не хватило… — вздохнул Бритый Ли.
А милиционеры все пялились на него, пока не поняли, что пялиться не на что, байка осталась без конца… Лица у них так вытянулись, словно пятеро голодных чертей пучили глаза на улетающую прочь вареную утку. Один из милиционеров не выдержал и принялся честить Стихоплета:
— Этот Чжао не мог сидеть себе тихонечко дома и кропать свои стихи, на кой ляд он поперся в нужник?
Когда милиционеры из отделения почувствовали, что из Бритого Ли больше ничего не вытянешь, они решили: пусть его мать придет и заберет его. Ли сказал, что его мать зовут Ли Лань и что работает она на шелковой фабрике. Тогда один из милиционеров встал посередь улицы и заорал, спрашивая прохожих, не знает ли кто Ли Лань, ну, эту Ли Лань с шелковой фабрики. Милиционер поорал так минут пять-шесть и наконец нашел человека, который шел на фабрику. Тот спросил:
— А чего ищут Ли Лань?
Милиционер ответил:
— Да чтоб она шла в отделение, забрала своего паскудного сына.
Бритый Ли, как потерянная вещь, ждал хозяина, который заберет ее. Весь вечер он проторчал в отделении. Ли сидел на лавке и смотрел, как солнечный свет пробирался внутрь от ворот: сперва широкая, как дверь, полоса света ложилась на цементный пол, потом яркий свет на полу начал истончаться и стал узким, как бамбуковая палка, а потом уж ни проблеска не осталось перед глазами. Ли и не знал, что сам он тем временем стал знаменитостью и что все, проходившие мимо, забредали между прочим глянуть на него одним глазком. Мужики и бабы смеялись, как могли, и заходили потаращиться на того, кто подглядывал в нужнике, — посмотреть, каков он из себя. Когда никто не заходил поглазеть на него, не утратившие надежды милиционеры подходили ближе, стучали по столу и говорили страшным голосом:
— Подумай как следует, что ты еще не сообщил органам.
