«Поэт должен быть свободен, независим, он должен творить с гордо поднятой головой», — думал аль-Хамиси, вспоминая судьбу аль-Мутанабби, который захватил его воображение.
Поэт был из народа, о нем даже говорили, что отец его был водоносом. Вряд ли это так, ведь он получил образование в Басре, а в X веке образование требовало больших денег. Не мог водонос дать сыну средства на обучение. Однако молва говорила о том, что прославленный поэт был простолюдином, тем удивительней была его независимость. Он никогда не читал панегириков, стоя перед султаном. Когда его приглашали во дворец, он садился рядом с правителем, перед которым падали ниц чванные поэты, и, сидя, читал свои стихи, очень смелые и воинственные. Он говорил: «Знают меня ночь, пустыня, меч и конь, бумага и перо…», «Не считайте, что слава — это бутылка и танцовщица. Слава — это меч и разящий удар».
«Вот у кого надо учиться, вот пример для подражания», — думал аль-Хамиси.
— Расскажи, как ты работаешь, — попросил как-то Саляма Муса, пытаясь разгадать, как случилось, что молодой поэт проявляет удивительный талант не только в стихосложении нового типа, но и своей поэтической формой. Музыка стиха аль-Хамиси восхищала бывалого писателя и ученого. Его поражало философское мышление молодого человека. Впрочем, он был свидетелем его удивительной преданности делу самообразования. Каждая встреча открывала новые достоинства аль-Хамиси.
— Не подумайте, уважаемый устаз, — отвечал Абд ар-Рахман, — что я сажусь за стол и говорю себе: сейчас буду писать стихи. Так не бывает. Бывает иначе, когда стихи заставляют меня сесть за стол. Я пишу, пребывая в другом мире, не помня, где я нахожусь, забывая обо всем на свете и полностью отдаваясь власти своего воображения. В такие часы для меня не существуют земные заботы о еде, об удобствах жизни. Я ни с кем не могу разговаривать, никого не вижу и не помню. Я возвращаюсь к нормальной жизни лишь тогда, когда проходит это наваждение. Я ничего не правлю, не меняю. У меня такое ощущение, что я должен раскрыть какую-то тайну своего сердца, должен выразить себя через свое творение, отдать людям свои мысли и чувства и сделать это так, чтобы голос мой проник в душу читателя через любые преграды — если уши его не слышат, если глаза его не видят. У меня такое ощущение, будто стихи пульсируют в моей крови. И когда я остро ощущаю радость жизни или трагедию одиночества, я должен об этом сказать возможно более ярко и выразительно.
