Позднее, вспоминая о гневе, охватившем его в этот момент, Ричард не раз задавался вопросом об его истоках. Что-то и в самом деле изменилось в нем после возвращения из плена, он чувствовал это. Вот только что? Была ли его ярость на несчастного епископа Бове, на короля Филиппа, на аквитанских мятежников вызвана лишь тем, что они восстали против его власти? Задавая себе этот вопрос, король с удивлением отмечал, что нет, дело вовсе не в этом.
И ранее случалось тому или иному сеньору восстать против власти короля. Но всегда он, Ричард, воспринимал такое восстание с пониманием, как естественное и в какой-то мере даже должное. В самом деле, разве не является делом долга и чести любого благородного сеньора всеми силами и средствами пытаться расширить границы своих владений? Является! Да он, Ричард, и сам такой. Поэтому ранее, поражая восставшего сеньора, он делал это с улыбкой на устах. Не забывая протянуть руку, дабы помочь поверженному подняться после понесенного поражения.
Так что же изменилось?
Почему сейчас он воспринимает любой бунт против себя не как извечную игру благородных сеньоров, что написана им на роду, а как тяжкий грех? Который должен быть выкорчеван с корнем, до седьмого колена?
Размышляя обо всем этом, король с немалым удивлением находил, что его новое отношение к любым помехам на своем пути сродни, пожалуй, чувствам крестьянина. Крестьянина, выращивающего фруктовый сад и свирепо уничтожающего всех зайцев и сусликов, что обгрызают у деревьев кору, подгрызают корневища и тем самым губят их, сводя на нет многолетние труды садовника.
Он, Ричард, ведь и сейчас готов с легкой душой простить любое восстание против себя лично. Скажем, оскорбительные и насмешливые песенки, вроде тех, что пишет иной раз старина Бертран, сейчас не трогают его, как будто соскальзывая без следа по некой волшебной броне. Но все, что мешает возведению того огромного и прекрасного здания великой империи, которому он посвятил всю оставшуюся у него жизнь — сколько бы ее ни осталось — вот это все вызывало у него теперь неистовую ярость и желание выжечь помеху дотла.
Впрочем, это понимание придет к королю чуть позже.
Сейчас же, не в силах более сдерживать душившую его ярость, Ричард вскочил с кресла. Его гнев требовал действий! Едва владея собой, король выбрал все же самый безобидный способ выпустить его на свободу. Сделав несколько гигантских шагов, он пинком распахнул створки дверей и пошел по галерее, куда глаза глядят, стремясь хотя бы быстрыми шагами затушить бушующее в груди пламя. Вот один из переходов привел его в тупик, заканчивающийся высокой, изящной резьбы, дверью. Взявшись за ручку, король рванул ее на себя и остановился на пороге, всматриваясь в сумрак, едва разгоняемый светом из крохотного оконца и канделябром на полтора десятка свечей…
