Увы, управляющий имением, как злой дух, сидит у тебя на закорках и подгоняет: коли не отдашь долг, убирайся жить в сугроб. О том, чтобы отсрочить арендную плату, не может быть и речи, считали в Медной деревне. Имение само испытывает якобы затруднения, кому-то надо подыхать с голоду — арендаторам или батракам. Ох уж это горе горькое! В позапрошлом году старые господа приказали долго жить, оставили барышню одну. Бедняжка во всем, что касается работы, оказалась совершенно без понятия. Управляющему лафа, воруй сколько хочешь. Уже в том самом году, когда умерли господа, в амбар осенью свезли не больше зерна, чем посеяли весной. А как же прибыль? — будто бы спросила барышня. Солома — вот и вся прибыль, ответил управляющий. Нынче барышня и такой прибыли не увидит, нынче куражится не управляющий, а наводнение.
Барышня не в состоянии даже переправиться на другой берег, где находится дом ее детства, чтобы попросить там помощи.
Да и Ява не вполне уверена в себе.
Ява поежилась, и на ее затылок с листьев ольхи потекла вода. Но, в сущности, Ява стала нечувствительной к влаге. Лишняя сырость, давившая на сердце, порой выливалась через глаза, и в последнее время это было величайшим, хотя и мнимым облегчением.
К утру Ява твердо решила, что отправится за помощью к своим. Плохо соображая со сна, она не подумала, что даст ей ее затея. Яве казалось, что все очень просто, разве родной отец допустит, чтобы дочь и ее семья подохли с голоду? Ответ был ясным и прямым, как солнечный луч: нет, не допустит. Неужели тетка отошлет ее назад с пустыми руками? Неужели сводные брат с сестрой вмешаются, откажутся урвать кусок от себя, дабы не поколебать зажиточное хозяйство корчмы? Нет, нет. У всех у них человеческое сердце в груди.
Ява постоянно стремилась все приводить в соответствие со своим собственным отношением к окружающему. Довольно долго она вот так, бесхитростно, оценивала жизнь на этом свете, вплоть до истории с Якобом, сперва напугавшей ее, а позднее приведшей в неистовство. В такое неистовство, что любой был бы вправе сказать: жена не смеет, как разъяренный зверь, кидаться на своего мужа!
Если бы только дождь, наводнение, нищета и голод — тогда еще ничего. Так размышляла Ява, сама насквозь промокшая, по щиколотку в воде, просочившейся в корыто.
Несколько дней тому назад, побывав в корчме, Ява вернулась домой с завернутой в платок большой буханкой хлеба, от одного запаха которого кружилась голова. Ява не поверила бы, что они там, в корчме, до сих пор живут так вольготно — едят чистый ржаной хлеб. Она давно уже подмешивала в тесто для лепешек мелко нарубленную крапиву. Да и мох ягель размачивала и тайком детям ни к чему была эта мудрость нищего — начиняла им лепешки. Изголодавшиеся дети не замечали, из чего приготовлена еда. Держа в руке теплую серую мякоть, они зубами отрывали от нее куски побольше, — глаза выпучены и от наслаждения подернуты туманом.
