— Надо идти туда…
— Что ж, идем, — натянуто согласился Лён. Голоса шелестяще расползлись по подвалу. Лён первым ступил в воду — он был босиком. Вода оказалась неожиданно теплой и маслянистой. По ней разбежались слепящие зигзаги. Зорко сбросил сандалии и тоже сошел с каменного уступа. Ему было до колен.
— Лён, надо вон в ту сторону… — Зорко лучом показал в глубь подвала. Вдали высветилась изогнутая толстая труба с вентилем. Вентиль был с бородкой ржавчины.
— Надо так надо… — Лён пошел вперед со смутным сознанием, будто делает что-то ненужное, даже вредное. Но не бросать же Зорко!.. В правой руке Лён держал подобранную заранее палку. И несколько раз бил ей по воде, когда черную поверхность рассекали узкие блестящие тела.
Жуть какая! Бедняга Зорко, неужели он ходил тут один?
И з а ч е м ходил?
Впрочем, Лён обещал не расспрашивать. Слово есть слово… Дошли до трубы. Зорко покачнулся, вцепился в вентиль. Сунул за трубу пальцы, что-то взял там (наверно, на обойме вентиля был крючок).
Потом Зорко совсем отвернулся от Лёна. Загородил спиной руки. Зоркины заштопанные локти суетливо двигались.
Скоро к Зоркиным ногам посыпались бумажные клочки — мелкие, как рыбья чешуя. Упали половинки крошечного пластмассового футляра. В точности такого же, как тот, взятый под лестницей. Закачались среди электрических зигзагов, будто яичные скорлупки.
Лён смотрел на них горько и отупело.
Зорко дернул его за безрукавку.
— Лён, все … пошли …
И они пошли.
Молча выбрались на солнце. Оно, это несчастливое солнце, было уже невысоким, желтым.
Без слов они пробрались через пути, вышли на Привокзальный бульвар — тихий, малолюдный.
Лён молчал с холодным камнем в душе.
— Лён… Ты обещал ни о чем не спрашивать.
— Я и не спрашиваю.
— Но ты молчишь, будто обиделся…
— Я не обиделся. Я… Зорко, ты иди один. Мне надо тоже… одному. По своему делу. Скажи старику, я вернусь к ужину. — И пошел.
И чувствовал, что Зорко смотрит вслед с испуганным вопросом. Но не оглянулся.
Никакого дела у Лёна в городе не было. До заката он просто слонялся по улицам. А мысли толклись, толклись… И в каждой мысли было одно — д о г а д к а.
В сумерках Лён вернулся в крепость. И постарался вести себя как обычно. Получалось плохо, он соврал, что болит голова.
— У меня тоже, — шепотом сказал Зорко. Правда или нет — не поймешь.
Спать легли раньше обычного.
