Говорила сама с собой на таких низких нотах, словно поп басил: «А еще родственники называются.
Живут рядом, а могилу брата двоюродного нельзя хоть немного в нормальный вид привести. Уроды. Приедете мне еще, попросите метро показать».
Сирень еще агрессивнее, еще вычурнее заплясала на ветру, дразня тебя все больше.
«Надо прижать ее к сирени, там, внутри этой рощицы, и начать целовать…» – словно колом по голове ударила меня дичайшая мысль. Прогнал, выплюнул вместе с окурком.
Выяснилось, что рубить сирень нечем. Вернулись к машине, поехали искать родственников. Нашли троюродного брата твоего отца. Он жил в большом и бесполезном доме, один. Тебя не помнил и не знал, меня вообще не воспринял как что-то реальное. Огромный, небритый, ненужный, сел он на пороге, говорил медленно и все время сплевывал:
– За домом поле огромное. А что толку? Пить бросил – и глядеть на него не могу. На это поле. Нужно оно мне, когда так? Поле оно и поле. Там если лозинки в конце вырубить – дальше опять поле. Еще больше этого. Но без бутылки не хочу. Без бутылки лежу и сплю. И день, и ночь – все сплю. А дом у меня большой, трехкомнатный. Хошь посмотреть?
Ты быстро затрясла головой – нет, мол…
Он возвысил голос, словно сказанное сейчас было для него во сто крат важнее того, что прозвучало ранее:
– Три большие комнаты! И я в них сплю. По очереди. Для чего ж они нужны еще? Чтобы спать. По очереди.
Мы нашли у него в сарае какой-то ржавый серп. Рядом валялся и молот, кувалда. Мне захотелось сказать тебе: давай я буду резать сирень серпом, а ты бить ее молотом. Но от нелепости этой мысли сарай как-то сразу заскрипел, передернулся, хлопнула форточка с треснутым посередине стеклом.
Вместо молота ты откопала в хламе ржавую пилу. И мы поехали на кладбище снова. Ты с пилой, я с серпом. Опять шли, огибая могилы, будто распутывали смертельный лабиринт.
Ты набросилась на сирень с таким ожесточением, с такой злостью, что я вспомнил святую гору Синай, вспомнил во всех красках свое тогдашнее видение… идешь рядом не ты, а нечто… Нечто чужое и чуждое… Существо из мира никому неведомого. Вот и сейчас это существо в твоем костюме, с твоими волосами, глазами, руками, оно пилило сирень с такой силой, что стволы валились один за другим, а беспокойный взгляд твоего отца на памятнике все светлел, словно подсвеченный изнутри.
Я захотел помочь, занес серп, чтобы ударить очередного сиреневого врага, но ты резко повернулась, волосы заслонили лицо, пот выступил на лбу, глаза засветились, словно бы в них насыпали серебра:
