Баран крутил и вертел, стучал домкратом, поднимал и опускал меня, тряс меня. А ты все что-то ему рассказывала, похихикивая.
И снова багажник – хдыщ!
– Готово, – баран был доволен, пересчитывая купюры. Ты тоже была довольна бараном, села в машинку:
– Чего же ты не вышел-то колеса потаскать?
Все мое зло на тебя резко уползло куда-то в утробу, и сухое горло сказало:
– Его работа – вот пусть и таскает.
Ты словно скомандовала:
– Ага. А ты иди поэту за стишки претензии предъявляй. Иди. Забирай все пароли. Они твои.
Я не стал забирать пароли, а просто снова взял тебя на концерт.
– Зачем ты вообще поешь в этой группе, если тебя это так бесит?! – ты задавала вопросы, которые не имели даже намека на ответ. – Вы никому не нужны со своей вторичной музыкой!
Концерт «Нижних земель» провалился. Вместо ожидаемых двухсот пятидесяти пришло всего пять человек, хотя устроители, эти очкастые поэты и сисястые поэтессы, пророчили полный аншлаг.
С нами выступал Мурзин. Сам Мурзин! Человек, который может соперничать по количеству написанных песен с Дэвидом Боуи, бард и наркоман, контркультурщик, прославившийся участием чуть ли не во всех маргинальных панк-проектах конца восьмидесятых. И на него, на Мурзина, которому я покупал коньяк перед концертом, так как у него было только на метро, пришло пять человек. Четыре на него и один на нас. Или наоборот?
– Да потому что! – орал я, чтобы перекричать проезжающие по автостраде машины. – Потому что! Все закрыто! Я даже бутылку пива после концерта выпить не могу. Потому что все закрыто! И ты закрыта от меня вместе с магазинами. Тебя закрыли. И повесили амбарный замок.
– Ну ты же пил с Мурзиным коньяк. Зачем тебе сейчас еще пиво?! Зачем оно?! Ну не пришли на концерт люди, да и черт бы с ними, чего ты так расстраиваешься?
– Да потому что! – орал я.
Мне вдруг стало так жарко, что глаза разболелись где-то в середине черепа. Я снял куртку, снял белый свитер, подаренный тобой, и скомкал его, смял, возненавидел.
Ты шла чуть сзади, не поспевая за мной. Я размахнулся и швырнул свитер в мусорный бак, что чернел на другой стороне тротуара. Ты остановилась, раскрыла в бессилии рот, растопырила глаза, пальцы твои и нижняя губа вибрировали.
– Ты… да ты… да ты… – ты не могла сказать ни слова.
«Дон да дон, да дон, да дон…» – вспомнил я новогоднюю ночь у твоей мамы.
Я бросился к тебе, схватил за воротник куртки, кричал:
– Да! Да я! Да я! Что я?!
Поток машин гудел за спиной, он заглушал твои всхлипы. Сначала одна, потом другая машина тормознула:
