И слова Кристианы были вполне будничными, как показалось Шарлеманю. До той минуты, когда она сказала:
— Ну вот, а теперь поговорим о том, что сообщили нам наши друзья с улицы Буайе, они сейчас сами нам расскажут об этом.
Едва она закончила фразу, как поднялась Роберта Сюрмон, служащая отдела общественной помощи. Бледная как полотно, с перекошенным лицом, она стала швырять в лица сидящих отрывистые фразы:
— …Да, если говорить правду, то мы все их сообщники! Немцы хотя бы не знали! Не знали о концлагерях! Они же первые в них и погибали! А мы-то знаем, что на другом конце улицы пытают людей, прекрасно знаем, и…
Роберта Сюрмон упала на скамью. Продолжать она не могла от подступивших к горлу рыданий…
Сообщники… Немцы…
В эту минуту Шарлемань не узнает больше своих товарищей. Какие чувства охватили их — гнев или страх? Теперь он понимает, почему пришли жители с улицы Буайе. Ведь как раз на улице Буайе расположен филиал полицейского участка… И хотя Роберта Сюрмон не живет там, но понятно, что… Со всех сторон раздаются голоса, поднимается шум.
— Прошу извинить меня, — сказал Шарлемань своим сильным голосом, — я опоздал к началу собрания. Что случилось?
Минуты, наполненные огнем и кровью. Все выступает на поверхность: все крайности, которые обычно жизнь топит своей плотной массой, заглушает, скрывает, раскидывает меж повседневных мелочей, разбивая связь событий, все жестокости последнего месяца и другие, прежние, о которых он знал, и те, что внезапно открылись ему сегодня, — все они обступают его, сталкиваются друг с другом, молниеносно спаиваются воедино в ярком свете невидимого паяльника, в свете сердца, раскаленного добела. Его лицо, как и все другие лица, покрывается бледностью, отсветом уродливой действительности, сведенной к самой своей сути, к трагедии… В его мозгу проносится огненная вереница пожаров…
Сообщники… Немцы…
Через два-три дня после прихода Шарлеманя в фургон произошел ночной пожар.
Так всегда бывает, когда проблема настоятельно требует внимания. Все как будто разрозненные случайности вовлекаются в ее русло.
Валентин Корнет вернулся с завода. Дома у него все спали. Через полуоткрытую дверь кухни доносилось дыхание спящей дочери. Губы ее то слипались, то размыкались во сне, как у ребенка. Ему померещился внизу какой-то необычный свет. Сначала он подумал было, что в оконном стекле отражаются заводские огни. Он только что ушел от них, разбитый после ночной смены. Он был сыт ими до отвала. Однако он знал, что не заснет при всей усталости, если ляжет сразу. Нужно немного подождать, пока кровь утихнет, посидеть тихо и неподвижно на стуле в кухне или же постоять в саду, глядя на небо… Он не сразу сообразил, что это за огонь, но затем услышал крики, доносящиеся оттуда, снизу…
