Судьба открытия | страница 84
Увидев Лисицына, Бердников отчего-то заспешил.
- Доброго здоровья! - крикнул он и ринулся вниз по ступенькам.
Чуть отстав от Бердникова, сверху побежал и человек в клетчатом костюме. Лисицын посторонился. Заметил светлые усы этого человека, массивный неприятный подбородок, недобрые глаза.
Вдруг - как бы завеса разорвалась в памяти. Это длилось долю секунды. Весь внутренне съежившись, Лисицын словно почувствовал себя в огромном и холодном коридоре с гулким каменным полом. Будто он - маленький еще, ужасно одинокий - проходит возле спальни третьей роты. Мелькнула неизвестно откуда взявшаяся веревка. Ее сразу дернули. Он упал, больно ударился о пол, расшиб локоть до крови. Из спальни же смотрит Микульский, и его отвратительный, вот этот именно жирный подбородок трясется от смеха.
Сейчас Лисицын отступил к стене, сам не ощущая, что кулаки его подняты к груди, что он точно приготовился физически не дать себя в обиду.
А господин в клетчатом (так и осталось до конца неясно, был ли то Микульский или просто похожий на Микульского) несся вниз по лестнице между Лисицыным и перилами.
На мгновение он вскинул взгляд. Опять - наглая ухмылка серых ненавистных глаз. И вот его уже нет: только где-то внизу по ступенькам дробно постукивают каблуки.
Лисицын стоял, потрясенный. Внезапно понял: перед ним сейчас прошел тот самый, который пуговицы продавал с лотка, иголки, нитки…
«Да не может быть!»
Тот - черный, как цыган, с буйно заросшими щеками, у этого - светлые усики. И все-таки, вопреки всему…
«Нет, честное слово, Микульский!..»
Всю ночь ему не спалось. В квартире чудились тревожные шорохи, в кухне храпел Егор Егорыч, ворочалась и вздыхала в своем углу Нонна. Мысли шли вереницей, одна за другой, странные и страшные по-новому. Кажется, он совсем не спал, а вот приснилось: будто у Микульского - сын, пятилетний мальчик, и будто Микульский, рассвирепев, отсек ребенку уши длинным отточенным ножом. С ножом в руке трясся от мерзкого смеха. И был в кадетской рубашке с погонами, а поверх - мантия средневекового доктора наук. Только сам Микульский - как в тумане: не то - черноволосый и кругом заросший, не то - с закрученными залихватски соломенными усиками.
«Чертовщина какая!..» - думал Лисицын, глядел в темноту, перекладывал подушку - как ни переложишь, все было неудобно.
«А брошюру, это правильно, писать нельзя».
Наконец он встал с постели, включил свет. Прошелся по привычной линии - от кровати до дивана в кабинете. Походил туда-обратно и сел на диван.
