Наступила долгая пауза. Наконец Титов сказал, выпятив нижнюю губу:
- Я понимаю, у каждого есть свой расчет. Однако не пойму, зачем вам утверждать такое… ну, согласитесь, странное? Какая цепь соображений за этим кроется?
- Ничего не кроется.
- Владимир Михайлович, я ведь не какой-нибудь Сережка Чикин!..
- А это - как вам угодно.
- А я-то был о вас лучшего мнения! Нет, стойте: неужели вы всерьез?… Сами верите всему, что говорите?
Лисицын поднялся. Рассерженный уже, он принялся бросать в лицо Титову:
- Ни оптом, ни в розницу не продаю! Дошло до вас? Синтез мой - всем, на равных правах. Никому никаких привилегий!.. И - извините, господин… Титов, кажется, - мне некогда: работа ждет.
Тоже встав теперь, Титов побагровел. Уж чего-чего, а чтобы ему указали на порог… Стоя, он держался за спинку стула. Так в нее впился, что пальцы побелели.
- Да милостивый государь! - произнес он оскорбленно. - Если вам удастся довести нелепое свое намерение до конца… вы представляете, к каким последствиям приведет оно?
- Желаю вам счастливого пути, - сказал Лисицын.
- К анархии приведет! К хаосу! А ведомо ли вам, что, если хороший коммерсант не возьмет такое дело да цен не назначит правильных, от изобретения вашего… землепашцы по миру пойдут? - Голос Титова повышался. Федор Евграфович выпрямился, вскинул руку, грозя. - Рынки рухнут в бездну. Промышленность, фирмы, ныне процветающие, - все мхом зарастет! Голод настанет, мор. Ужас посеете, слезы, банкротства. Предостеречь вас надо, мечтатель неразумный! Или кто вас знает - может, с умыслом…
Вот-вот они ринутся один на другого. Лисицын был бледен от гнева.
- Я не намерен слушать ни поучений, ни, тем более, оскорблений, - еле сдерживаясь, оборвал он. - Нечего предостерегать меня! Понятно вам? - И крикнул, повернув голову к двери: - Егор Егорыч! Подай пальто господину!
Потом Лисицын целый час ходил по комнатам. Сделает круг в лаборатории, оттуда быстрыми шагами идет через кабинет в спальню. Затем - обратно, и опять описывает круг у главного лабораторного стола. «Нет, каков нахал!..»
Мысли, сперва сердитые и вздыбленные, постепенно успокаивались. Конечно, впредь он уж не вступит в разговор ни с кем из торгашей. Как бы они ни были на вид благообразны. Пусть Егор Егорыч им даже дверь не открывает.
Он продолжал еще ходить такими же кругами, но начал думать - незаметно для себя - о далеком от сегодняшнего происшествия.
Почему-то ему до ощутимого отчетливо представилось: придет тихое утро, прохладное, чистое. Будто солнышко едва взошло. В косых лучах гигантской цитаделью виднеются стены завода. На стенах красноватый свет и полосы теней. Завод огромен. Распахнуты широкие ворота. Из них по рельсам выкатываются поезда. Только вышел один, следом - другой, дальше - опять новый паровоз, и снова лязгают буфера вагонов. Вагонам счета нет. Все это - сахар, сахар, сахар, крахмал, крахмал, крахмал…
